— Наручники! — скомандовал Штайнбреннер. — На всякий случай, мой дорогой! Сердце мое не выдержит, если ты еще раз вырвешься из наших рук.
Стукнула дверь. Штайнер покосился через плечо. Стукнула дверь комнаты, в которой лежала его жена. Из комнаты выглянула сестра и сразу же втянула голову обратно.
— Ах, вот оно что… — протянул Штайнер.
— Да, дорогой, — хихикнул Штайнбреннер. — Самые прожженные птички возвращаются к своему гнездышку — на благо государства и радость его друзьям.
Штайнер спокойно посмотрел на покрытое пятнами лицо без подбородка с голубоватыми тенями под глазами. Он знал, что ждет его впереди, но все это показалось ему чем-то очень далеким, словно вообще его не касалось.
Штайнбреннер подмигнул, облизал губы и отступил на шаг.
— Как и прежде, без совести, Штайнбреннер? — спросил Штайнер.
Тот ухмыльнулся.
— Совесть моя чиста, мой дорогой! И становится все чище и чище, чем больше мне попадается вашего брата. На сон тоже не жалуюсь. Но для тебя я сделаю исключение, навещу тебя ночью, чтобы поболтать с тобой немного… Увезти! Живо! — внезапно сказал он резко.
Штайнер, сопровождаемый эскортом, спускался вниз по лестнице. Люди, шедшие навстречу, останавливались и молча пропускали их. На улице замолкали все, мимо кого они проходили.
Штайнера привели на допрос. Пожилой чиновник задал ему ряд вопросов, касающихся анкетных данных. Штайнер ответил.
— Зачем вы вернулись в Германию? — спросил его чиновник.
— Хотел навестить жену перед ее смертью.
— Кого вы встретили здесь из ваших политических друзей?
— Никого.
— Будет лучше, если вы сознаетесь прежде, чем вас уведут отсюда.
— Я уже сказал: никого.
— Кто вам дал задание приехать сюда?
— У меня не было никаких заданий.
— К какой политической организации вы примкнули за границей?
— Ни к какой.
— На какие же средства вы жили?
— На деньги, которые зарабатывал. Вы же видите, что у меня австрийский паспорт.
— С какой группой вы должны были связаться?
— Если б я хотел связаться, я бы вел себя иначе. Я знал, что делаю, когда шел к своей жене.
Чиновник задал ему еще ряд вопросов, потом посмотрел паспорт Штайнера и письмо от жены, которое нашли при обыске. Перечитав письмо, он перевел взгляд обратно на Штайнера.
— Сегодня после обеда вас увезут, — наконец сказал он.
— У меня к вам просьба, — сказал Штайнер. — Небольшая просьба, но для меня это имеет громадное значение. Моя жена еще жива. Врач сказал, что она проживет один-два дня. Она знает, что я должен завтра прийти, и если я не приду, она поймет, что я уже здесь, Я не жду к себе ни сострадания, ни снисхождения, я просто хочу, чтобы моя жена умерла спокойно. Поэтому я прошу вас задержать меня на день-два и разрешить мне увидеться с женой.
— Ничего не выйдет. Я не могу предоставлять вам возможность для побега.
— Куда я смогу убежать? Комната находится на шестом этаже и не имеет другого выхода. Если меня кто-нибудь отвезет и встанет у двери, я не смогу ничего предпринять. Повторяю: я прошу не ради себя, а ради умирающей женщины.
— Не могу, — повторил чиновник. — Я просто не располагаю такими полномочиями.
— Располагаете… Ведь вы можете вызвать меня на повторный допрос. И вы можете разрешить мне повидаться с женой. Основанием для этого мог бы служить мой разговор с женой, из которого вы надеетесь получить какую-то важную информацию. Это было бы основанием и для того, чтобы караул остался перед дверью. А вы сделаете так, чтобы в палате осталась сестра, которая сможет услышать все, о чем мы будем говорить, ведь сестра — надежный человек.
— Но это же чепуха! Вашей жене нечего вам сказать, да и вам тоже.
— Разумеется! Она ведь ни о чем не знает. Но зато она сможет спокойно умереть.
Чиновник задумался и принялся листать дело.
— Мы вас допрашивали раньше о группе номер семь. Вы не назвали ни одного имени. А за это время мы взяли Мюллера, Безе и Вельдорфа. Вы не хотите назвать остальных?
Штайнер ничего не ответил.
— Вы назовете нам имена остальных, если я вам дам возможность в течение двух дней навещать вашу жену?
— Да, — ответил Штайнер после минутного раздумья.
— В таком случае, говорите!
Штайнер молчал.
— Вы назовете мне два имени завтра вечером, а остальные послезавтра?..
— Я назову вам все имена послезавтра.
— Вы обещаете?
— Да.
Чиновник долго смотрел на него.
— Посмотрю, что мне удастся для вас сделать. А сейчас вас отведут в камеру.
— Вы не можете возвратить мне письмо? — спросил Штайнер.
— Письмо? Откровенно говоря, оно должно остаться в деле. — Чиновник нерешительно посмотрел на письмо. — Но в нем нет ничего, что свидетельствовало бы против вас… Хорошо, возьмите!
— Спасибо, — сказал Штайнер.
Чиновник позвонил и приказал увести Штайнера. «Жаль, — подумал он, — но ничего не поделаешь. Сам попадешь к чертям на сковородку, если проявишь хоть каплю человечности!»
И неожиданно ударил кулаком по столу.
Мориц Розенталь лежал на своей кровати. Сегодня, в первый раз после многих дней, боли покинули его. Наступал вечер, и в серебристо-голубых сумерках парижского февраля вспыхнули первые огни. Не поворачивая головы, Мориц Розенталь наблюдал, как зажглись огни в окнах дома напротив. А сам дом покачивался в сумерках, как океанский пароход перед отплытием. Простенок между окнами бросал на отель «Верден» длинную темную тень; эта тень быль похожа на сходню, которая, казалось, только и ждала, чтобы на нее ступили.
Мориц Розенталь по-прежнему лежал, не шевелясь, в своей кровати, но потом вдруг увидел, как окно его комнаты широко распахнулось, и некто, похожий на него, поднялся, вышел в окно и прошел по тени- сходне на корабль, который мягко покачивался в длинных сумерках жизни. Корабль поднял якорь и медленно поплыл вдаль, а комната, где находился отец Мориц, развалилась, словно мягкая картонная коробка, попав в поток воды, и закружилась в ночи. Мимо корабля с шумом проплывали улицы, корабль мягко поднимался в тихое журчание бесконечности. Плавно покачиваясь, словно колыбель, он приблизился к облакам, звездам, голубой синеве, а затем перед ним открылась пустыня в розовых и золотых тонах. Темные сходни медленно опустились, и Мориц Розенталь сошел по ним с корабля. В тот же миг корабль исчез, и он остался один в незнакомой пустыне.
Под его ногами лежала длинная ровная дорога. Старый бродяга недолго раздумывал — ведь дороги существуют для того, чтобы по ним ходить, а его ноги исходили уже множество дорог.
Но ему не пришлось долго шагать. За серебристыми деревьями показались огромные сверкающие ворота, за которыми блестели башни и купола. В центре ворот, в мерцавшем свете, стояла огромная фигура, держа в руке кривую палку.
— Таможня! — испугался отец Мориц и отпрыгнул в кусты. Потом огляделся. Назад он возвратиться
