Но на рассвете звуки труб и барабанный бой нарушили дремотную тишину утра. Подъем! На коней, и в путь! Жаркая работа предстояла нам.

Не останавливаясь, мы дошли до Менга. Там мы приступом взяли мост и оставили для его защиты отряд солдат; остальное войско на другое утро отправилось дальше, к Божанси, где властвовал лев Тальбот, гроза французов. Когда мы подошли к этой крепости, то англичане отступили, а мы расположились в покинутом городе.

Жанна расставила пушки и обстреливала замок до самого вечера. Тут подоспело известие: Ришмон^{48}, коннетабль Франции (потерявший милость короля главным образом вследствие злых происков ла Тремуйля и его единомышленников), спешил с большим войском на помощь к Жанне, а в помощи она весьма нуждалась, ибо Фастольф был теперь недалеко. Ришмон еще раньше хотел присоединиться к нам — во время нашего первого орлеанского похода. Но скудоумный король, послушный раб своих низменных советчиков, приказал ему держаться подальше и заявил, что мириться с ним не станет.

Я говорю об этих подробностях, ибо считаю их важными. Значение их в том, что они проясняют еще одно, дотоле не проявлявшееся свойство замечательного разума Жанны — прозорливость государственного человека. Никто не ожидал открыть это дарование у необразованной деревенской девушки семнадцати с половиной лет. Но она обладала им.

Жанна предпочитала встретить Ришмона как можно сердечнее; того же мнения держались и Ла Гир, и молодые де Лавали, и остальные военачальники. Но герцог Алансонский решительно и упорно восстал против этого. Он говорил, что, имея от короля безусловный приказ отстранять Ришмона и отвергать его услуги, он будет принужден покинуть армию, если приказ этот окажется нарушенным. А это поистине было бы тяжелое и великое бедствие. Однако Жанна взялась убеждать герцога, что спасение Франции должно стоять выше всех мелочей — даже выше приказаний венценосцев. И она достигла успеха. Она убедила его нарушить повеление короля ради блага отечества, помириться с графом Ришмоном и встретить его доброжелательно. Это была государственная заслуга — высочайшая и непогрешимая. В характере Жанны д'Арк можно найти все черты того, что люди называют великим, — стоит только присмотреться.

Рано утром 17 июня разведчики донесли о приближении Тальбота и Фастольфа, вспомогательное войско которого успело соединиться с англичанами. Забили барабаны, призывая к оружию. Мы выступили навстречу неприятелю, а Ришмон со своим войском остался в Божанси, охраняя замок и заменяя его гарнизон. Постепенно перед нами начали развертываться силы неприятеля. Фастольф пытался убедить Тальбота, что благоразумнее всего было бы на этот раз отступить, распределив новобранцев по английским крепостям на берегах Луары, чтобы усилить их гарнизоны, а затем — ждать; ждать подкреплений из Парижа; утомить армию Жанны ежедневными безрезультатными стычками; и наконец, выбрав удобную минуту, напасть внезапно на ее войско и уничтожить французов. Мудрый и опытный полководец был этот Фастольф. Но неистовый Тальбот и слышать не хотел ни о каких промедлениях. Он не мог без бешенства вспомнить о своем поражении под Орлеаном и о дальнейших победах Девы, и он поклялся Богом и святым Георгием покончить с нею, хотя бы ему пришлось сражаться одному. И Фастольф был вынужден уступить; однако он сказал, что они теперь рискуют потерять все то, что англичане завоевали многолетним трудом и многократными победами.

Неприятель занял сильную позицию и выстроился в боевом порядке, расположив впереди себя лучников, защищенных частоколом.

Надвигалась ночь. От англичан прислан был гонец с дерзким вызовом и предложением вступить в бой. Но Жанна вполне сохранила свое достоинство и не проявила ни малейшего раздражения. Она сказала герольду:

— Иди назад и скажи, что нынче слишком поздно начинать сражение; но завтра, если будет на то воля Господа и Царицы Небесной, мы сойдемся лицом к лицу в битве.

Ночь была темная и дождливая. Начался тот мелкий упрямый дождь, который бесшумно стелется по земле и поселяет в душе человека настроение безмятежного спокойствия. Около десяти часов д'Алансон, Бастард Орлеанский, Ла Гир, Потон де Сентрайль и еще два или три полководца явились в палатку главнокомандующего и принялись обсуждать с Жанной положение дел. Иные сожалели, что Жанна отказалась от сражения, другие — нет. Потон спросил, почему она отказалась. Она ответила:

— Причин было несколько. Англичане все равно наши; они от нас не ускользнут. Значит, нам незачем было рисковать, как случалось при иных обстоятельствах. День уже почти закончился. Нам нужен и отдых и свет, потому что силы наши на исходе: не забывайте, что девятьсот наших солдат с маршалом де Рецем остались сторожить в Менге мост, а тысяча пятьсот под командой коннетабля Франции охраняют мост и замок в Божанси.

Дюнуа сказал:

— Я скорблю об этой убыли наших сил, превосходительная госпожа, но тут ничего не поделаешь. И в этом отношении дело завтра ничуть не переменится.

Жанна ходила взад и вперед. Она мило, по-товарищески засмеялась и, остановившись перед этим старым боевым тигром, положила руку ему на голову и прикоснулась к одному из перьев его султана.

— Скажите, к которому перу я прикоснулась?

— Никак не могу, превосходительная госпожа.

— Во имя Господа! Бастард, Бастард, вы не в состоянии разъяснить мне этот пустяк, а в то же время отваживаетесь предрекать нечто великое: вы рассуждаете о том, что сокрыто в чреве еще не народившегося утра, вы говорите, что войска эти не соединятся с нами. А я думаю, что они успеют к нам примкнуть.

Эти слова поразили военачальников. Всем хотелось узнать, почему она так думает. Но вмешался Ла Гир и сказал:

— Оставьте. Она так думает, и этого довольно. Значит, так и будет.

Тогда Потон де Сентрайль спросил:

— Вы сказали, превосходительная госпожа, что были и другие причины, побудившие вас отказаться от битвы, не так ли?

— Да. Одна из причин заключается в том, что ввиду недостаточности наших сил и близости вечера битва могла бы окончиться вничью. А чтобы начать сражение, надо иметь уверенность, что сражение это должно быть выиграно. В завтрашней победе я уверена.

— Дай-то бог, аминь. Нет ли еще каких-нибудь причин?

— Да, еще одна. — И после минутного колебания Жанна промолвила: — Нынче не тот день. Назначено на завтра. Так предначертано.

Они собирались осыпать ее жадными вопросами, но она, подняв руку, остановила их. Затем она сказала:

— Это будет самая доблестная и благодетельная победа, какую Господь когда-либо даровал Франции. Прошу вас, не допытывайтесь, откуда и как я узнала об этом, но довольствуйтесь сознанием, что это правда.

На всех лицах можно было прочесть выражение радости, убежденности и безграничного доверия. Началась непринужденная беседа, вскоре, однако, прерванная гонцом с передовых постов; он принес известие, что уже в течение часа в английском лагере происходит какое-то суетливое движение, несвойственное такому позднему времени и необычное среди отдыхающего войска. Послали разведчиков, чтобы, пользуясь покровом дождя и ночи, узнать, в чем дело. И вот они только что вернулись, сообщая, что им удалось заметить многочисленные отряды солдат, осторожно крадущиеся по направлению к Менгу.

Полководцы крайне удивились, как легко было заметить при взгляде на их лица.

— Они отступают, — сказала Жанна.

— Похоже на то, — отозвался д'Алансон.

— Очевидно, — заметили Бастард и Ла Гир.

— Этого нельзя было ожидать, — сказал Луи де Бурбон, — но цель их поступка легко угадать.

— Да, — ответила Жанна. — Тальбот образумился. Его горячность охладилась. Он замышляет воспользоваться мостом в Менге и спастись на тот берег реки. Он знает, что при этом он оставляет свой