когда они произносились, если бы я могла следить за живой речью нашего нового посланника в страну слепых. У нас еще никогда не было подобных заступников. Меня утешает только мысль, что там будут произнесены такие верные и горячие слова, каких еще не слышало ни одно собрание. После Вашей речи и речи мистера Чоута любое другое выступление должно показаться лишним; однако я женщина, я не могу молчать и прошу Вас прочесть там это письмо, зная, что Ваш добрый голос сделает его красноречивым.

Чтобы понять нужды слепых, вы, обладающие зрением, должны ясно представить себе, что это значит - не видеть; и вашему воображению может помочь мысль, что и вы тоже еще до конца своего земного пути можете погрузиться во мрак. Попытайтесь же понять, что значит слепота для тех, чьи силы и энергия обречены на бездействие.

Это значит - коротать долгие, долгие дни; а вся жизнь слагается из дней. Это значит - жить бездеятельным, слабым, обездоленным и ощущать, что от всего божьего мира тебя отделяет глухая стена. Это значит - сидеть, беспомощно сложив руки, и чувствовать, как твой дух бьется в своих оковах, как ноют твои плечи, лишенные своего законного бремени - бремени полезного и нужного труда.

Зрячий уверенно занимается своим делом, потому что может сам себя прокормить. Он выполняет свою долю работы в рудниках, в каменоломнях, на заводе, в конторе, и ему не нужны никакие благодеяния, кроме возможности трудиться и получать плату за свой труд. И вдруг несчастный случай лишает его зрения. Свет дня меркнет для него. Зримый мир окутывается тьмой. Ноги, которые прежде уверенно несли его к цели, теперь спотыкаются, медлят, боятся сделать шаг. Он обречен на вечную праздность, которая, как язва, разъедает его ум и способности. Память мучит его картинами прошлого, озаренного светом. Среди развалин былых надежд и стремлений бредет он ощупью по своему тяжкому пути. Вы встречали его на своих шумных улицах спотыкающегося, шарящего перед собой руками. Погруженный в вечный мрак, он протягивает вам свой жалкий товар или шапку, чтобы вы бросили в нее медяк. А ведь это был человек, наделенный способностями и высокими стремлениями.

Но мы знаем, что он может осуществить свою цель, может найти применение своим способностям, - поэтому мы и хотим улучшить условия жизни взрослых слепых. Вы не можете вернуть свет потухшим глазам, но вы можете протянуть руку помощи незрячим на их темной дороге. Вы можете вернуть им возможность трудиться. Работу, которую они некогда выполняли с помощью глаз, вы можете заменить работой, которую они сумеют выполнять с помощью рук. Они просят только дать им возможность найти применение своим силам; и эта возможность - светоч во тьме. Они не ищут ни милостыни, ни вспомоществования, им нужно удовлетворение, которое дает людям труд. А это - право каждого человека.

На вашем собрании в защиту слепых скажет свое слово Нью-Йорк, а когда говорит Нью-Йорк, слушает весь мир. И истинный голос Нью-Йорка - это не стук биржевого телеграфа, а могучая речь таких собраний, как ваше. Последнее время наша пресса переполнена удручающими разоблачениями великих социальных зол. Ворчливые критики не пропустили ни одного изъяна в здании нашего общества. Довольно слушать пессимистов. Однажды, мистер Клеменс, вы сказали мне, что Вы - пессимист, но великие люди обычно плохо знают самих себя. Вы - оптимист. Иначе Вы не были бы председателем этого собрания. Ибо оно - отповедь пессимистам. В нем залог того, что сердце и мудрость этого большого города стремятся служить человечеству, что в самом занятом из всех городов мира каждый вопль горя встречает сострадательный и великодушный отклик. Радуйтесь, что о помощи слепым заговорил Нью-Йорк, - значит, завтра о ней заговорит весь мир.

Искренне Ваша Эллен Келлер.

Понедельник, 2 апреля 1906 г.

[ОРИОН КЛЕМЕНС]

Итак, вернемся к Ориону.

Правительство новой территории Невада представляло собой любопытный зверинец. Губернатор Най был старый, закаленный в боях политик из Нью-Йорка - политик, а не государственный деятель. Это был крепкий старик с белоснежной шевелюрой. Лицо у него было подкупающе приветливое, а блестящие карие глаза умели выразить любое чувство, любую страсть, любое настроение. Глаза у него были красноречивее, чем язык, а это что-нибудь да значит, потому что говорил он замечательно - как в частной беседе, так и с трибуны. И он был не дурак. Не давая сбить себя с толку одной видимостью, он много чего примечал, когда со стороны казалось, что мысли его заняты совсем другим.

У взрослых людей, которые увлекаются озорными проделками, такое свойство вызывает особенный задор. Они прожили жизнь в безвестности и невежестве и, став мужчинами, хранят и лелеют устарелые идеалы и нормы поведения, которые отбросили бы, выйдя из детского возраста, если бы им довелось в дальнейшей жизни повидать свет и расширить свой кругозор. В новой территории было много взрослых озорников. Мне не так уж приятно это сообщать, потому что я хорошо к ним относился, однако это правда. Я охотно рассказал бы о них что-нибудь более приятное. Если б я мог сказать, что они были, к примеру, взломщики или мелкие воры, это все-таки было бы лестно. Я бы рад, но не могу: это было бы ложью. Люди эти были озорники, и я не буду пытаться это скрыть. В других отношениях они были превосходные люди честные, надежные, симпатичные. Они с успехом разыгрывали друг друга, чем вызывали восхищение, похвалы и даже зависть сограждан. Понятно, что им хотелось попробовать свои силы на крупной дичи - в первую очередь на губернаторе. Но тут у них раз за разом получалась осечка. Несколько раз губернатор легко сводил на нет их попытки и продолжал улыбаться все так же приветливо, как будто ничего не случилось. В конце концов главари озорников из Карсон-Сити и Вирджиния-Сити вошли в сговор и решили добиться победы объединенными усилиями, а то очень уж жалкий вид являло собою их племя. Не намеченная жертва, а они сами стали предметом насмешек. И вот они, десять человек, сообща пригласили губернатора на редкостное по тем временам угощение - тушеные устрицы и шампанское. Эти деликатесы видели в наших краях не часто, да и то больше в мечтах, чем наяву.

Губернатор взял меня с собой. Он сказал, пожав плечами:

- Выдумка никудышная. Этак никого не обманешь. Они затеяли напоить меня; им кажется, что, если я свалюсь под стол, это будет очень смешно. Но они меня не знают. А шампанское мне пить не впервой, и я вполне его приемлю.

Чем кончилась шутка, стало ясно только в два часа ночи. К этому времени губернатор был как никогда обходителен, безмятежен, весел, доволен и трезв, хотя выпил столько, что, чуть начинал смеяться, из глаз у него капали не слезы, а шампанское. И к этому же времени последний из озорников догнал своих дружков под столом, пьяный вдребезги. Губернатор сказал:

- Что-то у меня в горле пересохло, Сэм. Пойдем домой, выпьем чего-нибудь - и спать.

Административный зверинец губернатор подобрал себе из числа самых смиренных своих избирателей - безобидных субъектов, помогавших ему в предвыборных кампаниях в Нью-Йорке, которым он теперь платил более чем скромное жалованье, к тому же бумажными долларами, не имевшими почти никакой цены. Они едва сводили концы с концами. Ориону причиталось тысяча восемьсот долларов в год, на эти деньги он не мог прокормить даже свой Толковый словарь. Но ирландка, прибывшая в Неваду в свите губернатора, предоставляла зверинцу квартиру и стол всего за десять долларов в неделю с человека. Мы с Орионом тоже были в числе ее постояльцев, и при такой дешевой жизни того серебра, что я привез с собой, хватило надолго.

Сначала я бродил по окрестностям в поисках серебра, но в конце 1862 или в начале 1863 года вернулся из Авроры и стал работать репортером 'Энтерпрайз' в Вирджиния-Сити. Вскоре газета послала меня в Карсон-Сити на сессию законодательного собрания. Орион быстро завоевал расположение законодателей; как правило, они не доверяли ни друг другу, ни вообще кому бы то ни было, но ему, оказывается, они могли доверять вполне. В смысле честности никто во всем крае не мог с ним тягаться, но материальной пользы это ему не принесло: он не умел ни убедить законодателей, ни припугнуть их. Другое дело я. Я ежедневно появлялся в собрании, чтобы справедливо и беспристрастно распределять похвалы и упреки, а к следующему утру разгонять их на полполосы в 'Энтерпрайз'. Таким образом, я был особой влиятельной. Я заставил собрание провести закон, обязывающий все корпорации нашей территории регистрировать свой устав от слова до слова в особой книге, вести которую был уполномочен Секретарь территории - мой брат. Все эти документы были составлены в точности одинаково. За регистрацию уставов Ориону полагалось взимать сорок центов с каждой сотни слов, да еще пять долларов за выдачу справки о регистрации. У всех