— Первый раз получила от них на чай, — заявила Кларисса. — Благодарю.
Гомес сказал что-то по-испански. Все пятеро повернулись, словно по команде «кругом», и пошли к своему столику.
— Жаль, — сказал Морозов. — Я бы с удовольствием отделал этих молодчиков. К сожалению, нельзя. А все из-за тебя, беспаспортный подкидыш. Ты не жалеешь иногда, что не можешь затеять драку?
— Не с этими. Есть другие, до которых мне хотелось бы добраться.
Испанцы в углу снова загалдели. Затем разом поднялись, раздалось громкое трехкратное «Viva!».[4] Испанцы со звоном поставили бокалы на стол, и вся группа с воинственным видом удалилась.
— Чуть было не выплеснул ему в рожу этот замечательный кальвадос. — Морозов взял рюмку и выпил. — Вот кто правит нынче в Европе! Неужели и мы были когда-то такими же болванами?
— Да, — сказал Равик.
Они играли около часа. Наконец Морозов поднял глаза от доски.
— Пришел Шарль, — сказал он. — Кажется, ты ему зачем-то нужен.
Молодой парень, помощник портье, подошел к столику с небольшим пакетом в руках.
— Велели передать вам.
— Мне?
Равик разглядывал пакетик. На белой папиросной бумаге, перевязанной ленточкой, адреса не было.
— Мне не от кого получать пакеты. По-видимому, ошибка. Кто принес?
— Какая-то женщина… дама…
— Женщина или дама? — спросил Морозов.
— Так… что-то среднее.
Морозов добродушно ухмыльнулся.
— Довольно остроумно.
— Здесь нет фамилии. Она сказала, что это для меня?
— Не совсем так… Она сказала — для врача, который здесь живет. И… в общем, вы знаете эту даму.
— Она так сказала?
— Нет, — выпалил парень. — Но на днях она была тут. С вами, ночью.
— Иногда ко мне действительно приходят дамы, Шарль. Но тебе должно быть известно, что скромность — высшая добродетель отельного служащего. Нескромность пристала только великосветским кавалерам.
— Вскрой пакет, Равик, — сказал Морозов, — даже если он и не предназначен для тебя. В нашей достойной сожаления жизни мы проделывали вещи и похуже.
Равик рассмеялся и раскрыл пакет. В нем была маленькая деревянная Мадонна, которую он видел в комнате той самой женщины. Он попытался припомнить имя. Как же ее звали? Мадлен… Мад… забыл. Что- то похожее, во всяком случае. Он осмотрел папиросную бумагу. Никакой записки.
— Ладно, — сказал он помощнику портье. — Все в порядке.
Равик поставил Мадонну на стол. Среди шахматных фигур она выглядела довольно нелепо.
— Из русских эмигрантов? — спросил Морозов.
— Нет. Сперва и я так подумал.
Равик заметил, что губной помады на Мадонне больше нет.
— Что с ней делать?
— Поставь куда-нибудь. Любую вещь можно куда-нибудь поставить. Места на земле хватает для всего. Только не для людей.
— Покойника, вероятно, уже похоронили.
— Так это та самая женщина?
— Да.
— Ты хоть раз справился о ней? Сделал для нее еще что-нибудь?
— Нет.
— Странное дело — нам всегда кажется, что если мы помогли человеку, то можем отойти в сторону; но ведь именно потом ему становится совсем невмоготу.
— Я не благотворительное общество, Борис. Я видел вещи пострашнее и все равно ничего не делал. С чего ты взял, будто ей именно сейчас так тяжело?
— Посуди сам, только теперь она до конца почувствовала свое одиночество. До сих пор рядом с ней был мужчина, пусть даже мертвый. Но он был на земле. Теперь же он под землей… ушел… его больше нет. А вот это, — Морозов показал на Мадонну, — не благодарность. Это крик о помощи.
— Я спал с ней, — сказал Равик, — не зная, что у нее случилось. Я хочу об этом забыть.
— Чепуха! Как раз это — самая пустяковая вещь на свете, если нет любви. Одна моя знакомая говорила мне, что легче переспать с мужчиной, чем назвать его по имени. — Морозов наклонился вперед. Свет лампы отражался в его крупном лысом черепе. — Я тебе вот что скажу, Равик: будем подобрее, если только можем и пока можем, ведь нам в жизни еще предстоит совершить несколько так называемых преступлений. По крайней мере, мне. Да и тебе, пожалуй, тоже.
— Верно.
Морозов обхватил рукой кадку с чахлой пальмой. Она слегка покачнулась.
— Жить — значит жить для других. Все мы питаемся друг от друга. Пусть хоть иногда теплится огонек доброты… Не надо отказываться от нее.
Доброта придает человеку силы, если ему трудно живется.
— Ладно. Зайду завтра к ней.
— Вот и прекрасно, — сказал Морозов. — Этого-то мне и хотелось. А теперь хватит разглагольствовать. Кто играет белыми?
V
Хозяин отеля сразу узнал Равика.
— Дама у себя в номере, — сказал он.
— Вы не предупредите ее по телефону, что я пришел?
— В комнате нет телефона. Можете спокойно подняться наверх.
— Какой номер?
— Двадцать седьмой.
— Я запамятовал ее имя… Как ее зовут?
Хозяин не выказал и тени удивления.
— Маду… Жоан Маду, — уточнил он. — Не думаю, что это ее настоящее имя. Вероятно, артистический псевдоним.
— Почему артистический?
— Когда въехала, записалась актрисой. И имя вроде такое, звучит по-актерски. Не правда ли?
— Не уверен. Я знал одного актера, который выступал под именем Густав Шмидт. А на самом деле его звали граф Александр Мария фон Цамбона. Густав Шмидт — его псевдоним и, как видите, звучит совсем не по-актерски, не правда ли?
Хозяин не сдавался.
— В наши дни много чего случается, — заявил он.
— Не так уж много. Обратитесь к истории, и вы увидите, что мы живем в относительно спокойное время.
— Благодарю, с меня хватает.
— С меня тоже. Но нужно искать себе утешение в чем только можно… Двадцать седьмой, вы
