музыки. Увертюры и антракты немыслимы в народных театрах; к ним даже интеллигентная публика не умеет относиться с достодолжным вниманием. Пришлось в виде вступления заставить пройтись хор девушек с граблями, под аккомпанемент фисгармонии, заменяющей деревенскую гармонию до полной иллюзии. Вместо антракта пришлось втиснуть инфернальный марш, под звуки которого дефилировали все обыватели ада. Пляска опьяневшей четы, доходящая до умоисступления, под звуки чертовского наигрыша - эффект, достижимый только оркестровыми средствами или с помощью виртуоза-балалаечника. Из музыкальных моментов всего богаче оказалась вставка хоровода на пирушке, с солистом, со скрипкою на завалинках, с сопровождением фисгармонии, фортепиано и трубы. Написав все эти номера, я отправилась к Льву Николаевичу. Он выслушал внимательно, выслушал и - молчал. - Был я проездом на одной станции, - заговорил он, - и один солдатик или фабричный (не приметил я в точности) наигрывал и плясал под гармонию; то есть, я вам скажу, ничего подобного я себе представить не мог! Просто не устоял было на ногах, вот так тебя и тянет пуститься в пляс! Верите ли? Вся окружающая его толпа так и заколыхалась... так и заколыхалась... Критика Льва Николаевича вся сказалась в этих немудрых словах. Нет, от моей музыки, - я это чувствовала, - не заколыхалась бы толпа! 'Оперность' ада, хоровода и хора девушек окончательно расхолодила его: я потерпела фиаско... Когда же Лев Николаевич мне прочел 'Власть тьмы', то я, потрясенная до мозга костей этим чтением, еле доведенным автором до конца (его душили слезы, так он взволновался), решила про себя: я ему не сотрудник! Горько и больно мне стало от этого решения... Какую музыку можно написать к этой мрачной, потрясающей душу драме? Для музыки и мрак, и заскорузлая беднота может дать материалы, но образы во 'Власти тьмы' поставлены в исключительные рамки, музыка только помешала бы, отвлекла бы зрителя от цельного, выдержанного тона, в который музыканту попасть невозможно по немузыкальности всей ситуации. Есть в деревне своя поэзия, есть просветы, пробуждающие звуки в душе музыканта, но именно во 'Власти тьмы' их нет. После поименованной драмы Л. Н. только еще написал для сцены 'Плоды просвещения', не подошедшие к его первоначальной программе обогатить репертуар балаганных театров. Когда наступила пасха, я полюбопытствовала узнать об участи 'Винокура'. Если бы даже моя музыка оказалась подходящей, она не увидала бы света божьего в балагане: нужны были хоры, оркестр, хоть в самом элементарном составе; но об этом Л. Н. нимало не задумывался и на мой вопрос: 'Кто же будет исполнять музыку?' - очень затруднился ответом. 'Винокур' давался в балагане и не имел успеха, та же участь постигла его в спектакле у Н. В. Верещагина (*3*), данным с музыкой, на сыроварне, при громадном стечении простонародной публики. Тут же давалась драма Островского 'Не так живи, как хочется' с вкладными муз номерами из оперы 'Вражья сила' Серова, имевшая полный успех; а 'Винокур', несмотря на юмор, на понятную всем фабулу, провалился при громком протесте народа, не скрывшего своего неудовольствия. Причины, вызвавшие его, крылись в фальши ситуации и в несправедливой морали, выведенной из всей фабулы. Фальшь состояла в опьянении самого мироеда, угощавшего мужиков, что было тотчас окритиковано зрителями: мол, мироед угощает, но никогда сам не сопьется (особенно когда опаивает из-за делишек, обделываемых под шумок). Мораль, возмущающая своей неправдивостью, пущена Л. Н. под концом: 'Я уродил хлеба лишнего, вот и заговорила в мужике лисья, волчья и свиная кровь'. Зрители обиделись и решили, что 'господа потешаются над мужиком'. Да и действительно сцены пьянства проведены уж очень грубо и карикатурно. Сообщив Льву Николаевичу об эффекте, произведенном 'Винокуром' на народ, я попросила у него позволенья изменить конец, т. е. прогнать с позором черта и тем прекратить пьянство, которое он завел своей наукой 'курить вино из о хлеба'. - Делайте как знаете, - засмеялся Л. Н - я не признаю авторских прав и авторской собственности. Не пришлось проверить, какое действие произведет перемена конца, потому что голод прекратил движение в вопросах о сельских театрах. А уж проектировалось дать 'Рогнеду' в опростелом виде... есть немецкая пословица: aufgeschoben ist nicht aufgehoben (*).

(* отложить - не значит отменить (нем.). *)

Немного более мне посчастливилось во мнении Л. Н. с моими иллюстрациями к его очерку 'Чем люди живы', но, к сожалению, 'розовой ленточкой' я во всяком случае не могла предстать пред художественными очами нашего маститого художника.

Судосеево, 15 января 1894 г.

Комментарии

В. Серова. Встреча с Л. Н. Толстым на музыкальном поприще. - Русская музыкальная газета, 1894, апрель, No 4, с. 81-85. Валентина Семеновна Серова (урожд. Бергман, 1846-1924), композитор и музыкальный критик. Автор воспоминаний о муже - композиторе А. Н. Серове и сыне - художнике В. А. Серове (См.: Серова В. С. Серовы Александр Николаевич и Валентин Александрович. Спб., 1914). В. Серова встречалась с Толстым, по-видимому, в 1886 и 1890 гг. (См.: Серова В. С. Как рос мой сын. Л., 1968, с. 38- 39). В марте 1886 г. Серова обратилась к Толстому с письмом, в котором просила прислать ей текст пьесы 'Первый винокур'. В 1886 г. эта пьеса с музыкой, сочиненной В. Серовой, была поставлена в селе Едимокове Тверской губернии.

1* Опера 'Уриэль Акоста' Серовой была поставлена в 1887 г. в Киеве и в 1893 г. в Петербурге на сцене Малого оперного театра. 2* На пасхальной неделе. 3* Николай Васильевич Верещагин (1839-1907), брат художника В. В. Верещагина, пытался наладить артельное сыроварение в России по образцу Швейцарии. Одновременно занимался просветительской деятельностью и организовал народный театр.

1895

'Самарская газета'. И. С. У графа Толстого в Ясной Поляне

Летом 1893 г. один из моих казанских приятелей ездил с молодой женой путешествовать по России. С дороги он писал мне письма, в которых, само собой разумеется, восхищался видами гор, городов, морей... И только. Встречаю его нынешним летом и с удивлением узнаю, что он заезжал в Ясную Поляну, где имел беседу с Л. Н. Толстым. - Как тебе не совестно умолчать об этом! - обращаюсь к нему с упреком. - Я, собственно, никому не хотел открывать своей тайны... Да вот проболтался... - Что сие значит? - Ты знаешь, я состою на государственной службе... А у нас в Казани атмосфера весьма неблагоприятна для имени Толстого... Профессор академии Гусев (*1*) поставил против каждого его положения неумолимое 'напротив', а профессор университета А. обозвал графа, после поездки к нему, сумасшедшим... Я рассеял опасения приятеля, обещав не открывать его имени, после чего он рассказал следующее. - Неподалеку от Ясной Поляны живет наш родственник, помещик средней руки. Он читает 'Московские ведомости' и 'Гражданин' и ругается, как князь Мещерский (*2*). Первым делом - лишь мы успели с ним познакомиться - он обрушился на 'знаменитого сумасброда, который вот тут неподалеку от нас живет...'. Особенно почитатель 'Гражданина' негодовал на Льва Толстого за 'совращение' местного помещика, князя N (*3*), который, по примеру знаменитого романиста, 'опростился' и отказался от своего богатого имения. От злобствующего родственничка повез нас в Ясную Поляну мужичок, много раз видавший графа Толстого. - Хороший барин, - оценивал мужичок Толстого, - уж такой хороший... Подумаешь, он граф, а такой простяк... лучше, чем свой брат мужик. Простой, добреющий барин... Уж такой простой... Куда случится ехать, нет чтобы в тарантас сесть да разлечься: сядет беспременно на облучок да вожжи в руки. Добреющий барин... Когда еще он сам хозяйством заведовал, грешным делом, поедешь в графский лес за дровишками... Хвать - навстречу граф! 'Да разве этот лес твой, умная голова?! Какое имеешь право?' - скажет граф. 'Виноват, ваше сиятельство. Лев Николаевич! Простите!' - 'Ну, смотри, - скажет граф, в чужой лес больше не езди, а то засужу...' Да с тем и отпустит... Простой, хороший барин! У крыльца графского дома встретила нас какая-то женщина. - По делу вы к Льву Николаевичу или только познакомиться? - спросила она нас. - Познакомиться, - отвечали мы. Через несколько минут в дверях показался старик, в котором мы признали великого писателя. Лев Николаевич на вид стар, пожалуй, - дряхл. Он пригласил нас к себе. Мы спустились по ступенькам в кабинет графа, помещающийся в нижнем этаже дома. По стенам кабинета - простые, некрашеные полки с большим количеством книг. Большой письменный стол тоже завален книгами и бумагами. Завязался разговор. Лев Николаевич - добродушнейший старик, присутствие которого оживляет, а не стесняет. Мы спросили Л. Н какого он мнения о книгах профессора Гусева. - Вздорные книги и престранная логика, - ответил граф. - Единственная польза от них та, что по ним можно с моими взглядами познакомиться... (*4*) Наш разговор был прерван приездом заведующего редакцией 'Посредника' (*5*), после чего беседа естественно сосредоточилась на деятельности этой фирмы. Л. Н. находил эту деятельность полезною, но жаловался на стеснительные условия издательного дела. Вот скоро наберется двести сочинений, которые не могли выйти в свет... говорил граф, указывая рукой на одну из полок с книгами. - А какого вы мнения, Лев Николаевич, о школьной деятельности? - спросила моя жена. -