Банковский клерк взял визитку дрожащей рукой. Его жена за дверью также была поражена этой новостью, словно электрическим током.

Арендатор и лорд — знаменитый лорд, — давший рекомендацию!

Она не могла сдержаться, чтобы не крикнуть в замочную скважину:

— Соглашайся на сделку с ним, Мак!

Но Мак и без того уже сам все решил и не нуждался в подобном совете.

— Как скоро вы желаете вселиться? — спросил он у клиента.

— Как можно скорее, — ответил тот. — Завтра, если вас это устроит.

— Завтра! — отозвался эхом хладнокровный шотландец, непривычный к таким быстрым сделкам, весьма удивившись скорому ходу дела.

— Я и сам понимаю, что это довольно необычно, — сказал вступающий во владение арендатор. — Но, мистер М'Тавиш, я имею на это причину. Это немного деликатный вопрос, но вы, как женатый человек и отец семейства, — вы, надеюсь, понимаете?

— Безусловно! — отозвался шотландский патерфамилияс, и его душа наполнилась счастьем, так же как и душа его лучшей половины за дверью.

Неожиданная передача дома была оформлена. На следующий день мистер М'Тавиш и его семейство съезжали из дома, а мистер Свинтон вступил во владение, передав чек в счет годовой арендной платы вперед — вполне обеспеченный, под гарантию такого знаменитого лица.

Революционный лидер, живший напротив виллы М'Тавиша, чья политика была столь неприемлема для арендатора-роялиста, был никем иным, как экс-диктатором Венгрии.

Новый арендатор знал об этом, вступая в права владения. Не от прежнего владельца, а от человека, который поручил ему снять этот дом.

Близость убежища революционного лидера была одной из причин, побудивших М'Тавиша оставить свое жилище. И та же причина была единственной, по которой Свинтон так стремился снять этот дом!

Свинтон знал это, и не более того. Подлинная причина съема дома еще не была раскрыта ему. Ему только были даны инструкции снять именно этот дом, сколько бы это ни стоило, и он совершил сделку, как уже было сказано, за двести фунтов.

Его патрон выдал Свинтону для этой цели чек на триста фунтов. Двести из них пошли в карман М'Тавиша; остальное досталось самому «лорду».

Свинтон разместился в своем новом месте обитания и, с сигарой в губах — настоящей гаванской сигарой — размышлял об удобствах, которые окружали теперь его. Как разительно отличалась кушетка с ее парчовым покрытием и мягкими подушками от дивана из конского волоса, гладкого и жесткого! Как разительно отличались эти роскошные стулья от жестких угловатых тростниковых скелетов, один из которых его жена должна была хорошо запомнить! Поздравляя себя с таким изменением в своем положении, он не забывал и о том, каким образом это произошло. Он также догадывался, с какой целью его так облагодетельствовали.

Но об истинной цели его размещения в этой вилле, точнее, о том, что конкретно от него потребуется, он пока еще не был осведомлен.

Он мог только догадываться, что это имело некоторое отношение к Кошуту. Он был почти уверен в этом.

Ему недолго оставалось быть в неведении о своей роли. В утренней беседе в этот день патрон обещал передать ему подробные инструкции через джентльмена, который должен «подойти сегодня вечером».

Свинтон был достаточно проницателен, чтобы догадываться, кем будет этот джентльмен, и это обстоятельство вдохновило его на беседу с женой, насколько своеобразную, настолько и конфиденциальную.

— Фан, — сказал он, вынув сигарету из зубов и повернувшись к кушетке, на которой расположилось это прелестное создание.

— Ну, чего тебе? — отозвалась она, вынув сигарету из своих симпатичных губ и выдыхая табачный дым.

— Как тебе нравится наше новое жилище, любовь моя? Лучше, чем в Вестбурне?

— Но ты ведь не потому обратился ко мне, чтобы я ответила на этот вопрос, Дик?

— О нет, конечно, не поэтому. Можешь не отвечать. Но ты не должна огрызаться за это на меня.

— Я не огрызаюсь. Глупо с твоей стороны говорить так.

— Да, все, что я делаю и говорю, глупо. Я был весьма глуп в последние три дня. Вселиться в удобный дом, такой, как этот, с уплаченной за двенадцать месяцев вперед арендной платой и имея еще сто фунтов на содержание кухни! Более чем достаточно, если я не ошибаюсь. Весьма глупо с моей стороны добиться этого.

Фан не ответила. Если бы муж внимательно посмотрел в этот момент на выражение ее лица, то, возможно, заметил на нем улыбку, вызванную отнюдь не восхищением его умом.

У нее имелись свои соображения на то, за что и кому он был обязан такому повороту в своем положении.

— Да, гораздо более, чем достаточно, — сказал он, продолжая развивать приятную тему о лучшем будущем. — В сущности, Фан, наше безбедное существование обеспечено, или будет обеспечено, если только ты сделаешь…

— Что ты хочешь сказать? — спросила она, видя его колебания. — Что ты хочешь, чтоб я сделала?

— Итак, во-первых, — начал он, всем видом выказывая неудовольствие ее тоном, — во-первых, ты должна сейчас встать и нарядиться. Я поведаю тебе о том, что мне нужно, после.

— Нарядиться! У меня нет никаких шансов хорошо выглядеть с теми тряпками, которые у меня остались!

— Не думай о тряпках. Мы не можем исправить это сейчас, немедленно. Кроме того, ты, любовь моя, прекрасно выглядишь в любой одежде.

Фан гордо вскинула голову, как будто ей был приятен этот комплимент.

— Надень тряпки, как ты их называешь, лучшее, что ты можешь подобрать сегодня вечером. Завтра у тебя их будет достаточно. Мы посетим лучших модисток и ателье манто. А теперь иди, девочка, и сделай то, что я тебе говорю!

Получив такое напутствие, она встала с кушетки и направилась к лестнице, которая вела в спальню.

Она поднималась по лестнице, когда муж сказал ей вослед:

— Надень свои лучшие наряды, Фан! Я ожидаю джентльмена, который с тобой не знаком, и я не хотел бы, чтобы он подумал, что я женат на неряхе. Поторопись и спустись обратно. Он может прийти с минуты на минуту.

Не последовало ответа на эти грубые слова, ответа, показывающего, что слова эти были восприняты как обида. Только смех послышался с лестницы.

Свинтон продолжил курить сигару в ожидании.

Он мог лишь гадать, что он услышит вначале: звонок от входной двери или шелест шелка на лестнице.

Он желал, чтобы случилось второе, поскольку он еще не завершил инструкции, которые обещал ей дать.

Ему осталось сказать ей немного, и нескольких мгновений будет достаточно.

Свинтон не был разочарован: Фан вернулась раньше. Она стремительно спустилась вниз, с белоснежным лицом, покрытым испанской пудрой, на котором сверкали красным цветом напомаженные щеки.

И без этого она была красива, а теперь — просто великолепна.

Длительное использование помады сделало ее кожу привычной к этому косметическому средству, и в то же время Фан неплохо научилась пользоваться им. Только знаток, наверное, отличил бы краску на ее щеке от естественного цвета.

— Теперь ты готова, — сказал Свинтон, посмотрев на нее одобрительным взглядом.

— К чему, скажи, ради бога? — последовал вопрос.