Став на колени у окна своей комнаты на четвертом этаже и смотря вниз через венецианские жалюзи (наклонные планки), он видел подъехавший экипаж и с нетерпением дождался момента, когда пассажиры заняли в нем свои места. Он видел также двух девушек этажом ниже, но в тот момент он не думал о них.

Этот отъезд был для него как вынутая заноза — избавление от некоей длительной агонии наступило, когда Майнард сел в экипаж; и последняя судорожная боль улетучилась, когда застучали колеса, увозя прочь тех, кто так мешал планам «лорда».

Немного он был озадачен, когда наблюдал взгляд горечи и нежности, которым Джулия Гирдвуд обменялась с Майнардом; но Свинтон не стал прислушиваться, сопровождалось ли это вздохом.

Едва экипаж отъехал, он быстро поднялся на ноги, повернулся спиной к окну и позвал жену:

— Фан!

— Ну, что теперь еще? — ответил его «слуга».

— Касательно этого дела с Майнардом. Настало время вызвать его на поединок. Я целый день думал, как мне выкроить время для этого.

Это была отговорка, не очень умелая, лихорадочная неуклюжая попытка с его стороны противостоять падению в глазах жены.

— Ты уже подумал о секунданте, не так ли? — равнодушно спросила она.

— Да, я подумал.

— И кто же это, скажи пожалуйста?

— Один из тех двух парней, с которыми я познакомился вчера во время обеда. Я встретил их снова вчера вечером. Его имя — Луи Лукас.

Сказав это, он вручил жене визитную карточку.

— Что я должна делать с этим?

— Разузнай, в какой комнате он живет. Покажи карточку клерку, он скажет тебе. Это все, что мне нужно сейчас. Погоди! Ты можешь также разузнать, дома ли он.

Не говоря больше ни слова, он взяла карточку и ушла выполнять поручение. Она сделала это автоматически, без всяких эмоций.

Как только жена ушла, Свинтон придвинул стул к столу и, взяв лист бумаги, написал на нем что-то.

Закончив письмо, он поспешно сложил лист и засунул его в конверт, на котором написал:

С момента отъезда экипажа и до поспешной отсылки камердинера вон из комнаты было видно, что мистер Свинтон поступал как человек, вполне владеющий собой. Крепкий напиток, распиваемый им в течение дня, очевидно, вернул его рассудок к нормальному состоянию, и в ясном уме он написал записку, приглашающую мистера Луи Лукаса к себе на беседу. В послании он просил провести ее у себя в комнате и извинялся, что не может сам прийти к мистеру Лукасу, оправдываясь тем, что он «болен».

Все это можно было сделать только не дрожащей от выпитого рукой и без тумана в голове, а Ричард Свинтон не был ни тупицей ни невеждой.

Правда, записка была написана кривыми каракулями, сумбурно и в явном замешательстве — очевидно, дрожь в руках и путаница в мыслях все же взяли свое.

По этим действиям, а также поведению мистера Свинтона, когда он услышал шаги в коридоре ожидаемого им посетителя, можно было предположить, что едва не разоблаченный «лорд» что-то задумал. Его поступки были довольно странны — не менее странны, чем все его поведение в течение дня.

Следовало ожидать, что бывший гвардеец Гвардии Драгунов, привыкший к аккуратности и порядку, попытается привести себя в надлежащий вид перед приемом посетителя. Но мистер Свинтон поступил совсем наоборот: пока шаги мистера Лукаса были слышны в коридоре, хозяин квартиры постарался привести себя в самый что ни на есть непрезентабельный вид.

Поспешно скинув фрак, «лорд» скомкал его, будто тот целый день болтался на плечах пьяного хозяина; затем сбросил жилет и освободил подтяжки; и теперь он стоял в рубашке с распущенными рукавами, взлохмаченный, ожидая посетителя. Такой внешний вид и взгляд мог иметь лишь человек, только что пробудившийся после долгого сна от алкогольного опьянения.

Такое вот состояние — которое, пожалуй, еще утром было для него вполне естественным, — он искусственно поддерживал, пока в комнате находился посетитель.

Мистер Лукас даже предположить не мог, что англичанин ведет подобную игру. К тому же у Лукаса были все основания верить в истинность такого состояния партнера, — как он выразился, «дьявольски поганого». Этими словами он ответил на приветствие Свинтона.

— Верно, черт возьми! Я полагаю, то же самое и у вас. Я чувствую себя отвратительно. Ай-ай-ай — я, должно быть, проспал целую неделю!

— Конечно, вы пропустили по крайней мере три обеда, а я — два. Я был в состоянии выбраться только на ужин.

— Ах, ужин! Скажите, он, как всегда, был поздно?

— Да, как обычно. Мы у себя называем это ужином, хотя я думаю, что в Англии — это как раз время обеда, после восьми часов.

— В самом деле! Это плохо. Я припоминаю кое-что из того, что произошло вчера вечером. Вы были со мной вчера, не так ли?

— Конечно, я был с вами вчера. Я дал вам свою визитную карточку.

— Да-да, я помню это. Товарищ оскорбил меня — этот мистер Майнард. Как я припоминаю, он ударил меня по лицу, не так ли?

— Да, это так, именно так он и сделал.

— Если я верно все помню, я обратился к вам с просьбой — не будете ли вы так любезны, чтобы представлять меня как моего секунданта?

— Совершенно верно, — ответил довольный Лукас, предвкушая перспективу удовлетворения собственных претензий к сопернику, и причем безо всякого риска подвергнуть себя опасности. — Совершенно верно, и я готов выполнить вашу просьбу, как обещал.

— Благодарю вас, Лукас! Море благодарности! Но сейчас не время для разговоров. Черт возьми! Я