созданный единственно для того, чтобы преследовать меня?..

Мне припомнились все наши встречи, начиная с первой в Новом Орлеане...

Я встал, схватил лампу и снова подошел к портрету... О, да, я не ошибаюсь: там – она, а здесь – он! И они висят рядом!.. Других портретов нет в этой комнате... Что же это? Может быть, они жених и невеста? Его зовут дон Эмилио... Тот женский голос на острове Лобосе называл его Эмилем... А она сегодня говорила об американце доне Эмилио, который учил ее и сестру английскому языку... Да, дон Эмилио и Дюброск несомненно одно и то же лицо... И он попал сюда раньше меня, он – этот красавец с демоническим характером. Это ужасно, невыносимо!..

Я снова поставил лампу на стол и бросился в кресло...

Где-то пробили часы...

За боем последовали тихие, приятные звуки. Серебристо-нежные звуки переливались стройными аккордами, успокаивая мои возбужденные нервы.

Я торопливо разделся и лег...

Я твердо решил не думать больше о ней, забыть ее – забыть во что бы то ни стало.

–Встану как можно раньше, – говорил я себе, – и отправлюсь в лагерь, ни с кем не прощаясь... Когда я снова буду в своей палатке, обязанности солдата изгладят из моей памяти встречу с... невестою Дюброска. Барабан и флейта, грохот пушек и треск ружейных выстрелов заглушат голос сердца...

Я старался направить мысли на что-нибудь другое. Напрасные усилия!

Наконец я все-таки заснул, заснул крепко, без снов...

СВЕТ ВО МРАКЕ

Когда я проснулся, вокруг меня стоял непроницаемый мрак. Я протянул руки и раздвинул занавес алькова. Ни один луч света не проникал в комнату. Я чувствовал себя свежим и бодрым, – вероятно, я спал долго.

Я пошарил на столике, ища часы. В это время кто-то постучал в дверь.

– Войдите! – крикнул я.

Вошел слуга-негр с лампой.

– Который час? – спросил я.

– Девять часов, сеньор!

Он поставил лампу и вышел. За ним появился другой, неся на подносе золотую чашку.

– Что это такое?

– Chocolate, сеньор! От доньи Хоакины.

Я выпил шоколад и поспешил одеться. Меня беспокоил вопрос, следует ли мне уехать, не простившись. Но все же на сердце стало легче. Утро всегда приносит облегчение страданию как физическому, так и нравственному. Я часто испытывал на себе этот закон природы. Утренний воздух успокаивает тревогу. Восходит солнце, и возникают новые планы, появляется новая надежда...

Я избегал зеркала, не смел подойти к нему.

–Нет, не буду смотреть на того, кого я ненавидел всей душой, на ту, которую любил всем сердцем! Скорее в лагерь!.._

– Мой друг уже встал? – спросил я негра.

– Да, сеньор, он давно встал.

– А! Где же он?

– В саду, сеньор!

– Один?

– Нет, сеньор, ninas (девушки) тоже там.

–Счастливый, беззаботный Клейли: его не мучают ревнивые мысли_, – думал я, заканчивая свой туалет.

Я уже говорил, что Клейли и Мария де Люс вполне подходили друг к другу. Оба были веселы, беззаботны. Встретившись, они сразу почувствовали взаимную симпатию, поняли, что вместе они могут хохотать, танцевать и дурачиться, сколько им вздумается. Они способны дать друг другу слово и затем спокойно расстаться на целый год. Поженятся и заживут беззаботно; встретятся неодолимые препятствия – простятся и расстанутся, не разбивая друг другу сердца. Для таких людей любовь – легкая забава: они обмениваются записочками, смеются над прошедшим, не заботятся о будущем. Такова их любовь.

– Скажи моему другу, когда он возвратится из сада, что я хочу говорить с ним.

– Слушаю, сеньор!

Слуга поклонился и вышел.

Вскоре явился Клейли, веселый и беззаботный, как кузнечик.

– Однако вы, мой храбрый лейтенант, как я слышал, недурно проводите время, – сказал я.

– Я чудесно прогулялся. Этот сад – настоящий рай.

– Что же вы делали?

– Кормил лебедей, – засмеялся Клейли. – Между прочим, ваша красотка что-то не в духе сегодня. Вероятно, потому, что не было вас. Она то и дело оглядывалась на веранду...

– Клейли, потрудитесь приказать людям седлать лошадей...

– Как! Ехать так скоро? И без завтрака?..

– Через пять минут мы выступаем...

– Что случилось, капитан? – забеспокоился лейтенант. – Как же ехать без завтрака? Нет, дон Косме не захочет и слышать об этом!..

– Дон Косме...

Появление самого дона Косме помешало мне договорить фразу. И все же, по его настоянию, я решился остаться.

В столовой я раскланялся с дамами со всевозможной вежливостью, но холодно и сдержанно. Я заметил, что это не ускользнуло от Гвадалупе. Мы сели за стол. Горечь, отравляющая мое сердце, отнимала у меня аппетит, я едва притронулся к кушаньям.

– Вы ничего не едите, капитан? Надеюсь, вы здоровы? – спросил дон Косме, видимо, обеспокоенный странностью моего поведения.

– Благодарю, сеньор, я чувствую себя отлично...

Я избегал смотреть на Гвадалупе, притворяясь, что очень заинтересован сестрою, –обычная уловка обиженных влюбленных. Раза два я, впрочем, взглянул на нее украдкой и каждый раз встречал ее тревожный, вопросительный взгляд. Глаза у нее были заплаканные... Не мудрено – она беспокоилась о брате...

Но, кажется, на ее лице выражается упрек? Ведь вечером я относился к ней совсем иначе, – быть может, ей непонятна причина внезапной перемены в обращении... Неужели и она страдает, как страдаю я?

Встав из-за стола, я вызвал Линкольна и приказал готовиться в дорогу. Вслед за мной в сад вышли сестры в сопровождении Клейли. Дон Косме и его супруга остались в столовой.

Как бы повинуясь инстинкту, Гваделупе и я незаметно приблизились друг к другу. Клейли и Люс оставили нас одних.

Мне очень хотелось заговорить с Люпе, но я не решался начать, приготовившись к самому худшему. Мной овладело такое чувство, точно я стоял на краю бездонной пропасти и заглядывал в нее.

Что может быть хуже неизвестности, которая томит и гложет?

Я обернулся к Люпе. Голова ее склонилась на плечо: в руках она держала цветок апельсинного дерева, обрывая лепестки.

Как прекрасна была она в эту минуту!

– Художник не польстил вам! – заговорил наконец я.

Она с изумлением взглянула на меня.

О, эти слезы на чудных затуманенных глазах!

– Сеньор капитан, что вы хотите сказать? – тихо спросила она.

– Я говорю, что художник отнесся к вам несправедливо. Он верно передал ваши черты, но изобразил вас много старше...