никто не пострадал.

Картечь убила лишь нескольких мулов.

Новый снаряд картечи обдал рощу, но опять безрезультатно.

Я уже собирался отступить глубже в лес и пошел было вперед на разведку, когда взгляд мой задержался на чем-то до крайности странном: то было тело очень крупного человека, лежавшее ничком. Голова его пряталась в корнях толстого дерева, руки напряженно вытягивались по швам, ноги тоже были вытянуты во всю длину. Впечатление было такое, словно человек стоял на вытяжку да так и свалился носом в землю. В этом теле я сразу узнал майора и принял его за убитого.

– Ах, черт возьми! Поглядите, Клейли! – закричал я. – Беднягу Блоссома убили.

– Повесьте меня, если меня убили! – пробурчал Блоссом, словно ящерица, поднимая одну голову и не двигаясь ни одним членом. Клейли прыснул и расхохотался. Майор снова уткнулся лицом в землю: он знал, что каждую минуту можно было ожидать нового выстрела из гаубицы.

– Майор! – закричал Клейли. – У вас правое плечо выдается по меньшей мере на десять сантиметров.

– Знаю, – дрожащим голосом отвечал майор. – Провались это дерево! За ним и белку как следует не спрячешь! – И с этими словами он еще крепче прижался к земле, еще отчаяннее притиснул руки к бокам. Вся его поза была так забавна, что Клейли так и покатился. Но в этот момент мы снова услыхали вопль гверильясов.

– Что там еще? – закричал я, выбегая вперед и оглядывая луг.

– Эти дикие кошки собираются удирать, капитан! – сказал Линкольн, подходя. – Вон они уже поворачивают!

– Совершенно верно. Но в чем дело?

Непонятное возбуждение охватило мексиканцев. Патрули скакали к выступу леса, находившемуся примерно в полумиле, артиллеристы поставили гаубицу на передки и уже запрягали в нее мулов. И вдруг рожок заиграл отбой, и все гверильясы, пришпоривая коней, поскакали к дороге на Меделлин...

Громкий боевой клич донесся до меня с противоположной стороны луга, и, взглянув в том направлении, я увидел длинный фронт всадников, галопом выезжавших из леса. Клинки их сабель сверкали, как лента светляков, и я узнал тяжелый топот американской кавалерии. Радостное –ура_ моих солдат привлекло внимание всадников, и предводитель драгун, видя, что гверильясов все равно не догонишь, повернул всю колонну направо и галопом поскакал к нам.

– Неужели это полковник Роули? – воскликнул я, узнав драгунского офицера.

– Но как же, черт меня побери, – кричал он, – как вы выбрались оттуда? Нам говорили, что вы попались в ловушку! Все ли вы живы?

– У нас двое убитых, – отвечал я.

– Я думал, что вас чуть ли не всех придется хоронить. А, вот и Клейли! С нами ваш приятель Твинг. Он там в тылу.

– А, Клейли, старый друг! – закричал, подъезжая, Твинг. – Ну что, все кости целы? Выпейте-ка глоточек, это вам полезно! Только не выпивайте все, оставьте глотнуть и Галлеру. Ну, как вам нравится?

– Великолепно, клянусь честью! – отвечал Клейли, отрываясь от майорской фляжки.

– А ну, капитан, попробуйте и вы!

– Благодарю вас, – отвечал я, жадно приникая к горлышку.

– А где же старый Блос? Убит? Ранен? Пропал без вести?

– Нет, майор, должно быть, где-нибудь близко и совершенно невредим.

И я послал за майором, который вскоре явился, пыхтя и ругаясь, как целая шайка разбойников.

– Здорово, Блос! – кричал Твинг, тряся ему руку.

– Ах, черт! Как я рад видеть вас, Твинг! – отвечал Блоссом, обеими руками охватывая крохотного майора. – Но куда же, к черту, запропастилась ваша фляжка?

Оказалось, что он уже успел обшарить приятеля.

– Куджо! Давай сюда фляжку! – закричал Твинг.

– Честное слово, Твинг, я чуть не задохнулся. Мы дрались целый день. Чертовская драка! Я гнался на своем Геркулесе за эскадроном этих прохвостов и чуть не разлетелся прямо в их осиное гнездо. Мы перебили кучу народа... Но Галлер расскажет вам все. Хороший малый этот Галлер, только очень уж он скор! Это просто огонь... Здорово, Геркулес! Очень рад видеть тебя, приятель! Попал-таки ты в переделку!

– Вспомните ваше обещание, майор! – сказал я.

– Я сделаю лучше, капитан! – отвечал майор, трепля Геркулеса по шее. – Я дам вам выбрать между Геркулесом и моим чудесным вороным. Право, Герк, мне было бы жаль расставаться с тобой, но я знаю, что вороной понравится капитану больше. Это самый красивый конь во всей армии. Я купил его у бедняги Риджли, которого убили при Монтере.

– Отлично, майор! – сказал я. – Я беру вороного. Мистер Клейли! Велите роте садиться на мулов и примите ее под команду. Вы вернетесь с полковником Роули в лагерь, а я заеду к старику испанцу!..

Последнюю фразу я произнес шепотом.

– Мы вернемся не раньше, как завтра в полдень, – продолжал я. – Смотрите же, никому не говорите, куда я поехал. Завтра в полдень я явлюсь на место.

– Но, капитан... – сказал Клейли.

– Что, Клейли?

– Вы свезете мой привет прелестной...

– Кому же? Говорите скорей!

– Конечно, Марии Светлой!

– О, с удовольствием!

– И передайте его самым лучшим вашим испанским языком.

– Можете быть покойны, – отвечал я, улыбаясь откровенности лейтенанта.

Уже собираясь уезжать, я вдруг подумал, что никто не мешает отправить мне роту под командой Окса, а Клейли взять с собой.

– Между прочим, Клейли, – сказал я, отведя молодого офицера в сторону, – я не знаю, почему бы вам не передать свой привет лично? Окс отлично может отвести роту обратно. Я возьму у Роули с полдюжины драгун.

– С величайшим удовольствием! – отвечал Клейли.

– Ну, так доставайте коня и едем.

Взяв с собой Линкольна, Рауля и шесть драгун, я попрощался с друзьями.

Они отправились в лагерь по дороге на Мата-Кордера, а я со своим маленьким отрядом двинулся по краю луга, а затем поднялся на холм, от которого начиналась тропинка к дому дона Косме.

Въехав на вершину, я обернулся и взглянул на поле недавней битвы.

Холодная полная луна освещала луг Ля-Вирхен. Трупов на траве не было.

Гверильясы захватили с собой своих раненых и убитых, а наши мертвецы спали под землей в уединенном корале; но я не мог не вообразить тощих волков, крадущихся к ограде, и койотов, разрывающих когтями свежие могилы.

КОКУЙО

Ночная поездка по пышному тропическому лесу, когда луна заливает светом крупную, блестящую листву, когда ветер затихает и длинные листья безжизненно склоняются долу, когда из темных зарослей, переплетенных лианами, тропинки выводят нас на светлые цветочные лужайки, – такая поездка настолько прекрасна, что мне хотелось бы, чтобы ради нее не надо было ездить в Южную Америку.

Да, романтика наших северных лесов, романтика, осеняющая узловатые сучья дуба, клена и ясеня, вздыхающая ветром в ветвях сикоморы, ползущая по толстым сваленным стволам, гнездящаяся в темной листве, парящая над крутыми обрывами и дремлющая на серых скалах, сверкающая алмазными сталактитами льда или скользящая по белым снегам, – эта романтика навевает далеко не те грезы, которые охватывают путника в тропическом лесу...

Все эти предметы, все эти эмблемы суровой природы скал и снега напоминают о мрачных страстях, заставляют думать о диких и кровавых сценах боя, о сражениях между дикарями, о рукопашных схватках,