нее было гневное и печальное лицо, теперь на нем только набожное смирение. Изменилась и ее поза. Перестав трагически метаться по полу, девушка садится, берет в руки книгу и делает вид, что старательно читает ее. Это «Помощник верующего», рекомендованный к ней, но до сих пор так и не прочитанный.

По сей видимости она поглощена страницами книги и не замечает ни открывшейся двери, ни приближающихся шагов. И совершенно естественно вздрагивает, слыша голос. Подняв голову, она видит сестру Урсулу!

– Ах! – радостно восклицает сестра – такую радость испытывает паук, видя муху в своей паутине. – Я рада, Мари, что вы нашли себе занятие! Это хорошее предзнаменование – и для вашего душевного мира и для вашего будущего. Вы глупо оплакивали мир, оставленный за стенами. Не только глупо, но и греховно. Но разве сравнишь этот мир с тем, что ожидает вас? Отбросы по сравнению с золотом или бриллиантами! Книга в вашей руке доказывает это. Разве не так?

– Да.

– Тогда пользуйтесь ее указаниями и сожалейте, что раньше не прибегли к ее советам.

– Я сожалею, сестра Урсула.

– Книга утешила бы вас – утешит сейчас.

– Уже утешила. Ах! Как сильно! Не поверила бы, что книга может так изменить взгляд на мир. Я начинаю понимать то, что вы все время мне говорили. Вижу тщету земного существования, вижу, какое оно бедное и пустое по сравнению с яркой радостью иной жизни. О! Почему я не понимала этого раньше?

Удивительную картину можно в этот момент увидеть в келье. Две женщины – одна сидит, другая стоит – послушница и монахиня; первая прекрасна и молода, вторая стара и уродлива. Но еще больший контраст – выражение их лиц. Девушка опустила голову, прикрыла глаза ресницами, словно невинно отрекаясь от грехов; на лице женщины радостное удивление, борющееся с недоверием.

Не отказавшись полностью от подозрений, сестра Урсула стоит и смотрит на неожиданно обращенную послушницу. Своим взглядом она, кажется, проникает ей в самую душу. Но та выносит этот взгляд не дрогнув; и сестра наконец приходит к выводу, что обращение искреннее и что не напрасно она старалась. И неудивительно, что она так себя обманывает. Не первую послушницу она ломает, перемалывает колесами отчаяния и заставляет согласиться с пожизненным уходом от мира.

Убежденная, что ей удалось сломать гордый дух английской девушки, радуясь ожидающей ее щедрой награде, она молитвенно и почти насмешливо восклицает:

– Хвала святой Марии за это новое чудо! На колени, дочь моя, и молитесь, чтобы завершилась работа, начатая ею!

Послушница опускается на колени, а монашка выскользает из кельи и беззвучно закрывает дверь на замок.

Некоторое время после ухода сестры Урсулы английская девушка продолает сидеть все с тем же скромным набожным выражением, как и в присутствии монашки; в руках у нее открытая книга; она словно читает или перечитывает ее. Случайный свидетель может подумать, что ее очень интересует содержание книги. Но девушка даже не думает о ней! А думает о внимательном ухе или сером стальном глазе – она подозревает, что у замочной скважины то или другое.

Сама она внимательно прислушивается к звукам снаружи – к шарканью ног, к треску четок или шелесту платья.

Ничего этого она не слышит; наконец, убедившись, что подозрения сестры Урсулы улеглись или терпение кончилось, она облегченно вздыхает – первый свободный вздох с начала разговора.

Потом, встав на ноги, проходит в угол кельи, который не виден от двери, и здесь бросает книгу, словно она жжет ей пальцы!

– Моя первая сцена лицемерия, – шепчет она про себя, – первый акт ханжества. Хорошо ли я его сыграла?

Она втаскивает в этот угол стул и садится. Ибо по-прежнему не вполне уверена, что шпионский глаз удалился от замочной скважины или не вернулся к ней.

– Начало положено, – шепчет девушка. – Теперь нужно подумать о втором шаге и как поддерживать обман. Что они сделают? О чем подумают? Какое-то время будут подозрительны, несомненно; как всегда, будут внимательно наблюдать за мной. Но это не может длиться вечно; и не могут они заставить меня всю жизнь провести в этой грязной дыре! Когда я докажу, что мое обращение искренне – докажу покаянием, послушностью и тому подобным, – они мне поверят и в качестве награды переселят в более удобное помещение. Ах! Мне не нужен комфорт. Единственное нужное мне удобство –окно, через которое можно смотреть. Тогда я могла бы надеяться увидеть – поговорить с кем-нибудь, у кого не такое жестокое сердце, как у сестры Урсулы и этого другого создания – этой карги!

– Интересно, где это место? В деревне или в городе между домами? Похоже на второе – в самом сердце большого города, несмотря на смертельную тишину! У этих религиозных тюрем такие толстые стены! И голоса, которые я время от времени слышу, все женские. Ни одного мужчины! Наверно, это обитательницы самого монастыря. Монашки и послушницы! Я тоже послушница. Ха-ха! Я не знала бы этого, если бы сестра Урсула мне не рассказала. Послушница – и скоро буду монахиней. Нет! Я буду свободной женщиной – или мертвой! Смерть лучше такой жизни!

Обманчивая улыбка на ее губах сменяется загнанным видом: отчаяние вновь охватывает ее сердце. Ибо она снова вспоминает то, что читала в книгах – очень отличных от той, которую презрительно отбросила, – о девушках, молодых и прекрасных, как она, знатных леди, тайком увезенных из дома, запертых, как она. Им больше никогда не позволяли взглянуть на солнечный свет, купаться в лучах солнца; всю жизнь они провели в мрачных кельях монастырей.

Ей представляется такая перспектива, и у девушки вырывается тяжелый вздох, почти стон.

– Ха! – восклицает она немного погодя, с изменившимся выражением лица, словно ей пришла в голову какая-то новая мысль. – Голоса! Опять женские! Смех! Как странно он звучит! Так сладко! Я здесь еще такого не слыхала. Это голос девочки. Такой чистый, такой молодой! Да! Это не может быть кто-нибудь из сестер! Они никогда не веселятся, никогда не смеются.

Она продолжает слушать и скоро снова слышит смех, к нему присоединяется второй голос, оба похожи на голоса играющих школьниц. Смех доносится со светом – из другого места он не может приходить, и, понимая это, девушка стоит лицом к стене, подняв глаза. Окно высоко над ее головой.

– Как бы я хотела выглянуть! Если бы на что-нибудь встать!

Она обводит келью взглядом и видит только кровать, хрупкие стулья, небольшой столик с тонкими ножками и умывальник – все слишком низкое. Если встанет даже на самый высокий предмет, все равно глаза будут ниже уровня подоконника.

Она уже готова сдаться, когда находит выход. Долгое заточение не затупило, а скорее обострило ее ум. Она видит способ, с помощью которого можно добраться до окна. Можно перевернуть кровать и приставить ее к стене!

Будь она опрометчивой, немедленно бросилась бы осуществлять свой план. Но она не торопится; напротив, сейчас она внимательна и осторожна, как никогда. Вначале она приставляет к двери стул так, чтобы он спинкой закрыл замочную скважину. Затем сбрасывает на пол матрац, простыни и все остальное и берется за деревянную раму; напрягая все силы, ставит ее на конец и прислоняет, как лестницу, к стене. В таком положении она удовлетворяет ее замыслу; прочные переплетения, на которых держится матрац, послужат ступеньками.

Еще мгновение, и она наверху и стоит, положив подобородок на подоконник.

Окно старинное, в железной раме, в панелями, закрепленными свинцом. Оно маленькое, но достаточно велико, чтобы пропустить тело человека; мешает только стоящий посредине вертикальный стержень.

Балансируя на раме кровати, девушка выглядывает, не думая ни о стержне, ни о размерах отверстия. Мысли ее, как и взгляды, заняты тем, что она видит снаружи. Вначале крыши и трубы домов, с поднимающимися дымками, флюгерами и арматурой для фонарей; среди них купола и шпили, свидетельствующие, что в городе несколько церквей.