— Да, — проговорил он, — спать…

День выдался серый. Возбуждение росло. Бараки гудели, словно ульи. Это было странное состояние — состояние неопределенности, какой-то непонятной свободы за колючей проволокой, полной надежд, слухов и напряженного, темного страха. В любой момент могли появиться эсэсовские команды или отряды гитлерюгенд. Все найденное на складе оружие было распределено между заключенными, но две-три роты солдат могли бы навязать лагерю тяжелый бой, а двух-трех орудий хватило бы, чтобы не оставить от него камня на камне.

Мертвых собрали и свезли в крематорий. Другой возможности не было: трупы сложили друг на друга, как дрова. Лазарет был переполнен.

После обеда над городом вдруг показался самолет. Он выполз из-за низких облаков.

Заключенные пришли в смятение.

— На плац! Все, кто может ходить, — на плац!

Из облаков вывалились еще два самолета. Они описали круг и присоединились к первому.

Моторы ревели. Тысячи глаз были прикованы к небу.

Самолеты быстро приближались. Старосты привели часть людей из рабочего лагеря на плац и выстроили их в две длинные шеренги, образующие огромный крест. По четыре человек на каждом конце креста размахивали белыми простынями, которые притащил из казармы Левинский.

Самолеты уже кружили над лагерем. С каждым кругом они опускались все ниже.

— Смотрите! — крикнул вдруг кто-то. — Крылья! Опять!

Заключенные махали простынями. Они махали руками, они кричали сквозь рев моторов. Многие, сорвав с себя куртки, вертели их над головой. Самолеты еще раз прошли над самыми крышами бараков, опять приветственно помахав крыльями, затем исчезли.

Толпа хлынула обратно в бараки. Все то и дело поглядывали в небо.

— Сало… — сказал вдруг кто-то. — После войны четырнадцатого года пошли посылки с салом, из-за океана…

И тут все неожиданно увидели на дороге, у подножия холма, первый американский танк, тяжелый, приземистый и страшный.

Сад был залит серебристым светом. Остро пахло фиалками. Фруктовые деревья у южной стены, казалось, были облеплены розовыми и белыми мотыльками.

Альфред шел впереди, за ним трое американцев. Они старались ступать как можно тише. Альфред указал рукой на хлев. Американцы бесшумно рассредоточились.

Альфред распахнул дверь.

— Нойбауер, — произнес он негромко. — Вылезайте!

Из теплой темноты послышалось невнятное хрюканье.

— Что? Кто там?

— Вылезайте!

— Что? Альфред! Это ты, Альфред?

— Да.

Нойбауер опять хрюкнул.

— Чччерт! Ну я и дрыхнул! Снилось что-то… — Он откашлялся. — Сон какой-то дурацкий — ты мне не говорил «вылезайте»?

Один из солдат бесшумно вырос рядом с Альфредом. Вспыхнул карманный фонарик.

— Руки вверх! Выходите!

Бледный луч осветил полевую койку, на которой сидел полуодетый Нойбауер. Он вытаращился на свет фонаря, подслеповато моргая опухшими глазами.

— Что? — проскрежетал он, наконец. — Что это? Кто вы такие?

— Руки вверх! — повторил американец. — Ваша фамилия Нойбауер?

Нойбауер слегка приподнял руки и кивнул.

— Вы комендант концентрационного лагеря Меллерн?

Нойбауер опять кивнул.

— Выходите!

Заметив направленный на него черный зрачок автомата, Нойбауер встал и так резко вскинул вверх руки, что пальцы его ткнулись в низкую крышу сарая.

— Я не одет.

— Выходите!!

Нойбауер нерешительно приблизился, серый и заспанный. Он был в рубахе, галифе и сапогах. Один из солдат проворно обыскал его.

Нойбауер взглянул на Альфреда.

— Это ты привел их сюда?

— Да.

— Иуда!

— Вы не Христос, Нойбауер, — медленно произнес Альфред, — а я не нацист.

Американец, оставшийся в сарае, вернулся и отрицательно покачал головой.

— Вперед, — сказал другой, тот, что говорил по-немецки. Это был капрал.

— Я могу надеть свой китель? — спросил Нойбауер. — Он висит в сарае. За крольчатником.

Капрал помедлил немного, потом отправился в сарай и через минуту вернулся с пиджаком от штатского костюма.

— Нет, не этот, пожалуйста, — заявил Нойбауер. — Я солдат. Пожалуйста, мой китель.

— Вы не солдат.

Нойбауер растерянно заморгал.

— Это моя партийная форма.

Капрал еще раз скрылся в сарае и принес китель. Ощупав его, он протянул его Нойбауеру. Тот надел китель, застегнул его, расправил плечи и представился:

— Оберштурмбаннфюрер Нойбауер. К вашим услугам.

— Хорошо, хорошо. Вперед!

Они пошли через сад. Нойбауер заметил, что неправильно застегнул китель. Он расстегнул его на ходу и застегнул как следует. Все пошло наперекос в последний момент. Вебер, предатель, спалил барак, хотел подложить ему свинью. Он действовал самовольно, это легко будет доказать. Нойбауера вечером не было в лагере. Он обо всем узнал по телефону. И все же — чертовски неприятная история. Именно сейчас! А тут еще этот Альфред, второй предатель. Просто взял и не явился. И он остался без машины, на которой собирался бежать. Части уже отступили; в лес бежать было бы глупо, — и тогда он решил спрятаться в саду. Думал, что здесь им никогда не придет в голову искать его. Хорошо, что он успел сбрить гитлеровские усики. Но каков мерзавец, этот Альфред!

— Садитесь сюда. — Капрал указал ему на сиденье.

Нойбауер вскарабкался на машину. «Это, наверное, и есть то, что они называют джипом», — подумал он. Эти американцы вели себя вполне сносно. Даже корректно. Один из них, наверное, американский немец. Есть же, говорят, за границей какое-то немецкое братство — союз или что-то в этом роде.

— Вы хорошо говорите по-немецки, — начал он осторожно.

— Еще бы, — холодно ответил капрал. — Я из Франкфурта.

— О-о!.. — произнес Нойбауер.

День сегодня, похоже, и в самом деле пресквернейший. И кроликов кто-то украл. Когда он пришел в крольчатник, дверцы клеток были открыты. Дурное предзнаменование. Сейчас они уже, наверное, шипят на вертеле у какого-нибудь варвара.

Ворота лагеря были широко раскрыты. Над бараками развевались сшитые наспех флаги. Огромный громкоговоритель передавал какие-то объявления. Вернулся один из грузовиков, посланных за продуктами. В кузове у него стояли бидоны с молоком.

Джип, в котором привезли Нойбауера, остановился перед комендатурой. У входа американский полковник отдавал распоряжения своим офицерам. Нойбауер вылез из машины, одернул китель и шагнул