или куда-нибудь еще. Какая крепкая водка! Я ведь вообще-то не пью. В среднем выпиваю, наверное, не больше рюмки в неделю.

— Я налью вам побольше лимонада.

— Какой у вас красивый дом! Миссис Инглиш сама меблировала его?

— Да.

— У нее отличный вкус! О! Фужита! Я обожаю Фужиту. Это подлинник или копия? Я хочу сказать…

— Это литография. Вы без очков совсем по-другому выглядите.

— Я вынуждена их носить, когда веду машину и на улице. Без них я не смогла бы получить водительские права, и если сяду за руль без очков, то меня могут оштрафовать, а то и лишить прав. Не хотите ли попробовать мои сигареты?

— Нет, спасибо. Я к ним не привык.

— Я тоже так думала, но потом привыкла и теперь ничего другого курить не могу. Надеюсь, я вас ни от чего не отрываю, мистер Инглиш?

— Напротив, я рад, что вы пришли.

— Я не должна была приходить, но мне хотелось точно знать, кто присутствует. Люди такие обидчивые. Я не говорю про миссис Инглиш. Она человек тактичный, и, поверьте мне, это немало значит. Но в последнее время я допустила несколько ошибок насчет того, кто где присутствовал, и гиббсвиллские дамы устроили форменный скандал у нас в редакции. У меня был только тот список, что мы напечатали в колонке Гвен Гиббс месяц назад, и я хотела убедиться, не произошло ли каких-либо перемен. Может, еще кого- нибудь добавили и так далее.

— Трудная у вас работа, да?

— Нет, не очень. Большую часть времени нам работается легко, но порой нас захлестывает, так сказать, волна возмущения. Звонят дамы и негодуют, что их имя не упомянуто или что их приему не уделили столько внимания, сколько он, по их мнению, заслуживает. И разумеется, всегда виновата я. Все валят, как говорится, с больной головы на здоровую. Некие Бромберги, евреи, чуть не добились моего увольнения на прошлой неделе. Забрали из газеты свою рекламу только из-за того, что я не поместила присланное ими сообщение о покупке для их отпрыска коляски из Англии. Вы бы видели это сообщение! Помести я его, над газетой бы просто смеялись, но разве меня поддержали? Нет, конечно. И в конце концов мне пришлось уделить Бромбергам несколько строк, хоть я и выкинула все подробности. Они возвратили свою рекламу, а я вынуждена теперь унижаться и кланяться всем, чье имя мелькает в светской хронике. Я не говорю про миссис Инглиш, но за некоторых ваших друзей поручиться не могу. Спасибо большое за водку, мне очень жаль, что ваш вечер не состоялся. Очень приятно было познакомиться с вами. Я часто вижу, как вы ездите по городу в шикарных «кадиллаках». Когда мы только переехали в Гиббсвилл, я часто думала, кто вы такой… Господи, зачем я это говорю?

— Выпейте на дорогу. А вообще, чего спешить? Лучше расскажите мне еще что-нибудь.

— Да. Да, конечно. Посмотрите на меня, мистер Инглиш. Нет, лучше я пойду, пока не поздно. О, я вовсе не то хотела сказать, но люди в этом городе так много сплетничают. — Тут Джулиану припомнились разговоры о том, что дочь баптистского священника часто ходит без чулок. Невольно он бросил взгляд на ее ноги, и она это заметила. — Вот именно, — подтвердила она. — До вас тоже дошел слух. Мне никогда не забудут, что я ходила без чулок. Перед английской королевой можно предстать без чулок, но в Гиббсвилле нельзя. Еще раз спасибо. До свиданья.

— Не уходите, — сказал он. Он испытывал к ней необъяснимую симпатию. Более того, ему не хотелось, чтобы она надела очки. Она была недурна. Хорошенькой ее нельзя было назвать, но недурна, и фигура вполне ничего. Не ахти какая, но мужчинам такие нравятся. Он ненавидел себя, но не мог совладать с желанием узнать об этой девушке побольше.

— Который теперь час?

— Еще нет десяти. Девять с чем-то. Девять тридцать пять, девять тридцать семь, не больше. Очень рано.

— Ладно, выпьем еще раз, хотя не понимаю, зачем я вам нужна. Выгляжу я ужасно. Я после работы не успела забежать домой. — Она обвела взглядом комнату и, приготовившись было сесть, вдруг сказала: — Мистер Инглиш, я бы чувствовала себя в десять раз лучше, если бы вы позволили мне помыть руки.

— О, извините меня, пожалуйста. Я вас провожу.

— Не нужно, просто скажите, куда идти. Я сама найду.

— Лучше я покажу. Боюсь, там темно.

— Мне ужасно неловко, но вы так любезны. Я вообще чувствую себя легче с женатыми мужчинами. По правде говоря, у меня вот-вот лопнет мочевой пузырь.

Его смутила подобная откровенность, и он обрадовался, что в темноте не видно его лица. Либо последний стакан возымел такое действие, но маленькая мисс Картрайт — которая вовсе была не маленькой, а скорей, тоненькой — обещала оказаться забавной. Он зажег свет, а затем спустился вниз и налил себе еще. Он услышал, что она вышла из ванной, и увидел, как она спускается по лестнице: шаг за шагом, неторопливо и непринужденно. Так ходят люди, уверенные в себе, а это качество ему не нравилось, и она теперь тоже ему не нравилась. Хотелось совратить эту девицу, но только потому, что опыт и интуиция говорили ему, что это возможно. От нее требовалось лишь молчаливое согласие. Но она вроде близорука. Может, этим объясняется ее походка.

— Водку с лимонадом? — спросил он.

— Правильно, — подтвердила она.

Она села, и теперь он не сомневался, что это — самоуверенность. Он чуть не расхохотался ей в лицо. Не ахти какая красавица, а держится — что тебе Норма Ширер или Пегги Джойс! Теперь он знал, вразрез со своим прежним мнением, что она уже бывала с мужчинами, и, наливая ей водку в стакан, представлял ее себе в объятиях робкого студента-ветеринара в жилете, украшенном многочисленными значками различных студенческих корпораций. Интересно, сколько ей лет, подумал он и, подавая стакан, спросил.

— Порядочно, чтобы разбираться в жизни, — ответила она и добавила: — Двадцать три. А почему вы спрашиваете? Просто из любопытства?

Какая самоуверенность!

— Может быть. Не знаю. Так. Не мог сообразить, вот и спросил.

— Очень мило. А сколько вам?

— Тридцать.

— Я так и думала. Я думала, лет двадцать восемь, но вы общаетесь с людьми гораздо старше, и я думала, что в таком городе… Не знаю, что я думала. Это не имеет значения. Что-то водка стала крепче. Это, наверное, ваших рук дело.

— Да. Я развел ее так же, как и себе. По правде говоря, пока вы были наверху, я выпил еще стакан. А где вы учились?

— В университете штата Миссури.

— Правда? Одно время я собирался поступить в университет западной ассоциации.

— Но тогда вы не попали бы в Миссурийский университет. Он не входит в состав западной ассоциации.

— А я думал, входит.

— Нет, — сказала она. — Я начала учиться там до нашего переезда в Гиббсвилл. А потом хотела перейти в Колумбийский университет, чтобы тратить меньше на дорогу и прочее, но так и осталась в Миссури. Я занималась журналистикой.

— Понятно, — отозвался он.

Грудь у нее небольшая, в платье почти не видно, но, наверное, красивая по форме.

— Я немного жалею, что не перешла, потому что хорошо было бы пожить год-другой в Нью-Йорке. Как только у меня соберется немного денег, я постараюсь перейти на работу в нью-йоркскую газету. Я мечтаю попасть в «Уорлд», но там ужасно трудно получить место. Сейчас везде трудно устроиться, а уж в газету тем более. У меня есть приятель в сент-луисской «Пост-Диспетч». Он один из лучших их сотрудников и получает отличное жалованье. В отпуск он поехал в Нью-Йорк и заглянул в одну газету. Просто разведать. И знаете, сколько ему предложили?

— Сколько?