где добывают уголь», — говорили они, и собеседники обычно отзывались: «А, значит, возле Питтсбурга». Тогда гиббсвиллцы вдавались в подробности. Люди, которые обитают за пределами Пенсильвании, и понятия не имеют, что на свете существует два сорта угля: антрацит и битумный уголь, разработка которых тоже ведется совсем по-разному. Регион антрацита находится примерно между Скрантоном на севере и Гиббсвиллом на юге. Пойнт-Маунтин, где когда-то были созданы первые поселения, из которых потом вырос Гиббсвилл, — истинная радость для геологов, прибывавших сюда даже из Германии для изучения гиббсвиллского конгломерата, горной породы уникального формирования. Когда произошел геологический сдвиг, или как там называется это явление, когда обнажаются залежи угля, то он не распространился южнее Пойнт-Маунтин, поэтому уголь разрабатывается на северном склоне горы, а не на южном; а на восточном фасаде расположен гиббсвиллский конгломерат. Самые богатые в мире залежи антрацита находятся в тридцати милях от Гиббсвилла, и когда эти залежи разрабатываются, город процветает. Когда же шахты простаивают, город скучнеет, и начинаются разговоры о бесплатных столовых.

Регион антрацита в отличие от региона битумного угля — оплот профсоюзов. Профсоюз горнорабочих Америки — самая большая сила в этой стороне, и под его эгидой местный горняк живет жизнью цивилизованного человека по сравнению с горняком из районов, где уголь добывается открытым способом, как, например, возле Питтсбурга, в Западной Виргинии и в других западных штатах. После организации профсоюза горняков полиция на шахтах в бассейне антрацита стала столь маловажной, что о ней редко и упоминают. Кандидат в губернаторы штата Пенсильвания, если он хочет быть избранным, должен заручиться поддержкой профсоюза, а пенсильванскую полицию в регионе антрацита никогда не обзывают «черными казаками». Кандидат на любую политическую должность в этих местах не посмеет отдать в печать какие-либо плакаты или объявления, если на них не будет штампа профсоюза печатников. По инициативе профсоюза на шахтах Пенсильвании появилось лучшее в мире (хотя, по мнению профсоюзных руководителей, ему далеко до совершенства) законодательство по труду, а условия работы в 1930 году оставались вполне сносными, сохраняя то, чего удалось добиться во время забастовки 1925 года. Тогда профсоюз объявил забастовку, которая продолжалась 110 дней и была самой длительной забастовкой в истории горнодобывающей промышленности. Забастовка протекала мирно, если не считать нескольких мелких стычек, и шахтеры не голодали. Но сбыт антрацита резко упал, ибо внутренний рынок был нарушен навсегда. Тысячи домов стали обогреваться нефтью. Антрацит горит почти без дыма, и хозяева домов любили его, но во время забастовки он почти исчез, и раз уж установлен нефтяной обогреватель, зачем снова возвращаться к углю? Поэтому, когда после стодесятидневной забастовки 1925 года шахтеры антрацитовых шахт приступили к работе, спроса на уголь почти не было. В 1922 году тоже была затяжная забастовка, и после этих двух забастовок потребитель пришел к выводу, что на угольную промышленность нельзя надеяться. Казалось, в любой момент, когда профсоюзу заблагорассудится, будет объявлена забастовка, и уголь из продажи исчезнет.

Поэтому, когда в промышленности всей страны начался бум, в Гиббсвилле было относительно тихо. В благословенном 1929 году большинство шахт возле Гиббсвилла работало лишь три дня в неделю. Гудки каменноугольных шахт, более мощные, чем гудки пароходов, в пять и шесть утра теперь не ревели в долинах так, как до забастовки 1925 года. Добыча антрацита завершала свое существование.

Тем не менее в Гиббсвилле в 1930 году еще у многих водились деньги. По-настоящему богатые люди, в семьях которых всегда были деньги, продолжали их иметь. А торговцы, банкиры, врачи, адвокаты и дантисты, которые зарабатывали достаточно прилично, играли на бирже и ничего не откладывали. Мистер Гувер был инженером, а в краю угля инженеров уважают. Мужчины я женщины, которые покупали и продавали акции, верили его холодной толстой и морщинистой физиономии, как до этого верили холодной худой и морщинистой физиономии мистера Кулиджа, и в 1930 году 29 октября 1929 года продолжало считаться днем серьезных осложнений в делах.

Уильям Дилуорт Инглиш (степень бакалавра — колледж Лафайет, медицинское образование — университет штата Пенсильвания), отец Джулиана Мак-Генри Инглиша, как главный врач гиббсвиллской больницы получал 12.000 долларов в год. На эти деньги он и жил, доллар в доллар. Частная практика давала ему еще около 10.000 долларов, и обе эти суммы составляли больше, чем он мог потратить в течение года, конечно, если тратить благоразумно. Кроме того, у его жены Элизабет Мак-Генри Инглиш тоже был капитал, который в 1930 году дал доход около 6.000 долларов. В прежние годы доход был больше, но доктор Инглиш, вкладывая деньги жены в акции, оказался не прозорливее других мужчин, у жен которых нашлись деньги для игры на бирже.

Доктор Инглиш принадлежал к известнейшим семьям в Гиббсвилле. Его предки принимали участие в американской революции. На пальце он носил кольцо с едва различимым на нем шлемом, которое снимал во время операции. Адам Инглиш, один из его предков, появился в Гиббсвилле в 1804 году, через два года после вторичного основания города. (Насколько было известно, Гиббсвилл был заложен шведами в 1750 году, но шведы погибли от рук индейцев-делаваров, и не сохранилось даже шведского названия поселения.) Старый Адам Инглиш — как величал его доктор Инглиш, ведь он и вправду был бы изрядно стар, доживи он до 1930 года, — родился и вырос в Филадельфии, а в американской революции принимал участие не его отец, а еще дед.

Инглиши к шахтам прямого отношения не имели. Они, скорей, были связаны с железной дорогой между Филадельфией и Редингом. Когда-то железная дорога и уголь принадлежали одной компании. Что, по утверждению доктора Инглиша, было гораздо лучше, ибо в те дни, если человек имел отношение либо к железной дороге, либо к шахтам, всей семье разрешалось бесплатно пользоваться железнодорожным сообщением. Но доктор Инглиш не мечтал о возврате к тем дням, ибо это были дни, когда он учился в колледже и в университете. (Если гиббсвиллец упоминает об университете, значит, он имеет в виду только Пенсильванский университет и никакой другой.) Он редко вспоминал о тех днях, потому что, по его словам, лишь мраком и горечью были для него те времена, которые должны были бы считаться самыми счастливыми в его жизни. Он намекал, по-видимому, на лето после вручения ему диплома врача, когда его отец Джордж Инглиш вложил себе в рот ствол дробовика и голова его разлетелась по всему сеновалу. Доктор Инглиш считал отца трусом. Несколько раз в течение своей супружеской жизни доктор Инглиш говорил жене: «Не будь Джордж Инглиш трусом, он пошел бы к директорам и сказал бы им, как полагается мужчине: „Джентльмены, я пользовался банковскими деньгами для собственных нужд. Я готов работать не покладая рук, чтобы возместить эти деньги“. Уверен, что директоры оценили бы такое признание и они дали бы ему возможность искупить свою вину. Однако…» И супруга доктора, сочувствуя ему, пыталась его утешить, хотя и знала, что ее отец, например, постарался бы упрятать Джорджа Инглиша в тюрьму. Во всяком случае, он был против ее брака с Билли Инглишем. «Может, он и неплохой человек, — говорил ее отец, — не знаю. Но его образование оплачено ворованными деньгами. И этого для меня достаточно…» «Но откуда Билли было знать об этом?» — возражала она. «Он знает об этом сейчас», — не сдавался ее отец. «Да, знает, — соглашалась она, — и с нетерпением ждет возможности открыть частную практику, чтобы возместить каждую копейку». И он так и сделал. В течение десяти лет после окончания университета Билли Инглиш выплачивал деньги, которые его отец украл из банка. Жизнь их была нелегкой, особенно с появлением на свет маленького Джулиана. Правда, благодаря ее собственным деньгам, Джулиану не пришлось терпеть каких-либо лишений. Несмотря на то что мрак и горечь окутывали студенческие дни доктора Инглиша, Джулиана, хотя он и выражал желание учиться в Йельском университете, тоже отправили в Лафайет. И, по-видимому, из духа противоречия Джулиан не принял приглашения вступить в студенческий клуб, к которому принадлежал его отец, а стал членом совсем другого. К этому времени доктор Инглиш отказался от надежды, что Джулиан будет заниматься медициной. Он пытался внушить Джулиану, что «когда я умру, ты получишь практику, которую я создавал в течение многих лет. Не понимаю. Многие молодые люди в нашем городе лишились бы правой руки, только бы заиметь такую возможность». Бедный доктор Инглиш, говорили люди, такое трудное было у него начало, такая беда за спиной, а его единственный сын не желает воспользоваться предоставленной ему возможностью. Неудивительно, что у доктора такой суровый вид. И правда, у каждого свои беды.

Доктор был членом всех обществ в округе: окружного медицинского общества, медицинского клуба Филадельфии, гиббсвиллской торговой палаты, городского казначейства (директор), ассоциации детских приютов (пожизненный жертвователь), ассоциации христианской молодежи (директор), общества по изучению истории округа Лантененго, городского клуба (член правления), загородного клуба (член