— Про остальное забыла. Я знала, что какие-то вещи надо менять каждый день, но не могла вспомнить какие.
Курт довольно долго смотрел на Лизу, потом спросил:
— Родители волновались?
— Они даже не знали, что я ушла. Я оставила записку с объяснением причин, но мама вышла в сад, чтобы развесить белье, и нашла меня раньше, чем записку.
— А что была за причина?
— А та, что она в тысячный раз купила мятное печенье «Вайкаунт», а не «Йо-Йо», хотя я тысячу раз говорила, что не люблю «Вайкаунт» и что это не одно и то же.
— Вы сбежали из-за печенья?
— Нет, не просто из-за печенья — из-за того, что оно означало.
— Что же именно?
— Равнодушие.
— В самом деле обидно.
— Вы знаете что-нибудь обиднее?
— Нет.
— Хуже всего было то, что сказала мама, когда меня увидела.
— Да?
— Какие-то носки выпали из пакета, и она, когда увидела меня, сказала: «Ты устроила пикник с друзьями?»
— Она думала, что ваши друзья — носки?
— Хуже. Она думала, что я думаю, что мои друзья — носки. Думала, что я такая бестолковая.
— Да-а.
— Вот именно, — сказала Лиза. — Давайте сменим тему.
Диск-жокей
Радиостудия «Зеленых дубов»
Ш-ш-ш-ш-ш. Тихо, милая. Вообще говоря, нам не полагается быть здесь так поздно. Я подумал, хорошо бы найти тихое местечко, а? Чтобы никто нам не мешал. Поговорить спокойно.
Странно, правда? Только встретить кого-то — и сразу подружиться. Вечером, когда увидел тебя, я что-то почувствовал. Нет, я не в том смысле. Подумал, что ты умеешь слушать. У тебя глаза приятные, добрые глаза. Чему ты смеешься? Я серьезно. Не подумай, что пудрю мозги.
Я не всегда был голосом радио «Зеленые дубы». Может, ты по молодости лет не помнишь: я пятнадцать лет работал на радио «Уайверн саунд», на разных шоу, но меня больше помнят по последним восьми годам, когда я вел там «Романтику». Это была большая программа с десяти до двенадцати ночи по будням — для тебя, наверное, поздновато в ту пору. Мы были вторые по рейтингу после утреннего шоу и далеко впереди всех по количеству звонков от слушателей.
«Пожалуйста, сыграйте „Воздух, которым я дышу“ в исполнении „Холлис“ для моей девушки Сары, потому что даже не могу объяснить ей, как ее люблю». «Сыграйте, пожалуйста, „Снова один, конечно“ Гилберта О'Салливана для моей бывшей девушки Джессики. Прошло уже три года, Джессика, но я тебя люблю по-прежнему и жду. Хочу, чтобы ты знала, что я жду».
«Я хочу попросить „Снова вместе“ для моей принцессы Мины. Скажите ей, что это больше никогда не повторится и я прошу ее простить меня».
«Пожалуйста, сыграйте „Близко к тебе“ для Дэвида и скажите ему, что он единственный клей, который может склеить мое разбитое сердце».
Мы получали больше просьб, чем могли выполнить. Вся эта сердечная деятельность направлялась мне прямо в наушник. Можешь себе представить? По молодости трудно понять. Я был громоотводом для всего этого электричества. Все эти невидимые токи с территории, которую покрывала «Уайверн» — все стекались ко мне. Трудно было ночью уснуть, когда знаешь, что там творится. Я закрывал глаза и слышал неровное биение этих взволнованных сердец. Но мое не волновалось, мое было спокойно, так спокойно, что приходила мысль: не умер ли я?
Каждую ночь мне снилось место — догадываешься какое? У тебя бывал такой сон? Каждую ночь мне снилось место, и я знал, что это место — смерть. Я просыпался в поту, хоть выжимай, лежал на мокрых простынях, чувствовал, как бьется еле-еле сердце, и хоть это говорило мне, что я еще жив.
Начальство на станции решало, не убрать ли Гленна Райдейла с вечерним спортом по выходным, чтобы расширить «Романтику» на всю неделю. Я знал, что, если даже «Романтика» будет идти двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, мы все равно не удовлетворим всех просьб — любовное томление как будто превратилось в эпидемию. Думаю, мое сердце было единственным спокойным сердцем во всей зоне «Уайверн».
И вдруг — ты не можешь себе представить, до чего внезапно — все кончилось. Две недели. Быстро, да? За две недели от тотальной системной перегрузки до нуля. В пятницу 11 марта 1983 года — ни одного звонка. Какая-то массовая остановка сердца, чудовищная коронарная атрофия, десять тысяч сердец смолкли. Я пытался их оживить, нажимал на грудь, заводил песни, от которых заплакал бы мертвый, но труп был холоден. Любовь умерла, а я никогда не чувствовал такого прилива жизни. Ты можешь это понять? Работу я, понятно, потерял, но через пару месяцев стал голосом «Зеленых дубов». Я никогда не считал это падением. Я говорю людям в «Зеленых дубах», что весна пришла, говорю, что до Рождества осталось сорок девять дней на покупки — может, и ты это слышала, — говорю им, что в этом сезоне мы ищем вдохновения на Востоке, — и не чувствую себя мертвым. Говорю им, что в ресторанной зоне до половины первого они могут получить два блюда по цене одного, и не бьется ли у кого-нибудь сердце сегодня по-особенному? Спрашиваю, звонили ли они когда-нибудь «Романтике», чтобы попросить песню для кого-то, стоящего рядом, кто прежде заслонял собой весь мир, а теперь едва виден. Спрашиваю, случалось ли им напиться и выйти из бара с мужчиной вдвое старше себя и уснуть, положив голову ему на колени. Спрашиваю, задумывались ли они о преимуществах кредитной карточки «Зеленых дубов» и не удивлялись ли тому, что случилось с любовью. Спрашиваю обо всем этом, милая, но никогда не слышу ответов.
