Бреванн и его гости, в восторге от того, что им предстоит экспедиция чуть не по всему белому свету, сели в поезд, проходивший в четыре часа дня через Монервиль, и отправились в Париж.

Веселые пассажиры уже представляли себе неведомые земли и увлекательную охоту.

Дорога заняла два часа.

Андре, радуясь решительному настроению друзей, крепко пожал им всем руку при выходе из вагона и простился. Затем он взял извозчика, сказал ему на ухо несколько слов, и фиакрnote 17 быстро покатился по парижским мостовым, обгоняя другие экипажи.

От Орлеанского вокзала ровно за три четверти часа Бреванн добрался до улицы Лепик и остановился у дома номер двенадцать с уединенным павильоном в глубине прелестного сада. По усыпанным песком дорожкам он пересек цветник, отворил двустворчатую входную дверь и очутился в большой комнате, служившей хозяину, по всей вероятности, и рабочим кабинетом, и мастерской.

Посетитель, чувствовалось, был хорошо знаком с ней, поэтому не обратил внимания на обстановку, которая состояла из совершенно не сочетавшихся предметов: двух громадных библиотечных шкафов, набитых книгами, большой черной доски, исчерченной геометрическими фигурами и алгебраическими формулами — решалась, по-видимому, задача по механике,

— на стене висела карта земных полушарий и множество каких-то странных деревянных и гипсовых моделей инструментов. Направо стоял верстак из вязового дерева, самоточка и целый набор слесарно- механических инструментов. Наверху висела клетка со скворцом. Напротив верстака находился большой дубовый письменный стол, заваленный бумагами и разными папками, набросанными одна на другую. На глаза то и дело попадались экзотические безделушки, шкуры животных, трофейные ружья, абордажные сабли и салакко, а напротив дверей эффектно смотрелся портрет самого Андре Бреванна в натуральную величину.

Звонок, прикрепленный ко входной двери, пронзительно зазвенел. Скворец прекратил свою болтовню и стал подражать металлическим трелям. Из большой плетеной корзины вылезла, махая хвостом, некрасивая собака с облезлой шерстью, но с живым и добрым взглядом, и своим влажным носом, черным, как трюфель, дотронулась до руки вошедшего гостя.

Отворилась боковая дверь, и молодой человек в синей блузе, как у гостя, воскликнул:

— Господин Андре! Вы! .. Как замечательно!

Во всем облике юноши сразу чувствовался настоящий парижанин, веселый даже в самые серьезные минуты.

— Здравствуйте, Фрике. — Андре крепко пожал руку друга.

— Какой добрый ветер занес вас ко мне?

— Очень странное приключение, честное слово.

— Не может быть! Наши приключения давно окончены… Ах да! Сегодня должен был открыться сезон охоты.

— Вот тут и начинается то, что может увести нас с тобой очень далеко.

— Ну, не страшно. Мы у черта на рогах уже побывали.

— И опять, пожалуй, отправимся туда.

— Что ж, я готов. Предстоит постранствовать?

— Месяцев восемь или десять.

— А когда отправляться?

— Мне и тебе — завтра.

— Стало быть, будут и другие?

— Вечером расскажу все подробно.

— Тогда не разделите ли со мною трапезу?

— Разумеется. Но только наперед говорю: я очень основательно позавтракал. Расскажи лучше. Как твои работы?

— Три дня назад закончил механический промыватель. Действует превосходно. Могу ручаться, что при промывке не будет пропадать ни малейшей частички золота. Амальгаматорnote 18 тоже готов. Я снабдил его аппаратом, устраняющим кражу золота и ртути.

— Молодчина!

— Кроме того, докончил вашу модель металлического патрона, соединяемого с капсюлем пистонного ружья. Вот она.

— Превосходно! А ты патент на себя выправил?

— Как же я это сделаю? Ведь изобретатель — вы.

— Не говори глупостей. Патент для тебя — деньги, понимаешь? И если даже у меня есть какие-нибудь права на эту штуку, я уступаю их тебе — и точка. А теперь изволь выслушать: завтра в восемь часов вечера — выедешь в Брестnote 19.

— Ладно.

— Там мы найдем на один год, с пятнадцатого сентября, десять патентованных матросов, корабельного повара и юнгу.

— Раз вы посылаете меня в Брест, значит, хотите, чтобы матросами были исключительно бретонцыnote 20, не иначе?

— Разумеется. Потом наймем двух машинистов и двух кочегаров, двух гребцов для лодок, суперкаргоnote 21, канонира, рулевого и боцмана. Капитана, помощника метрдотеля и повара для пассажиров я поищу сам.

— Все?

— Пока все. Выбирай людей надежных, безупречных. Скажи, что они будут плавать на увеселительной яхте с очень добрым капитаном, который, однако, требует железной дисциплины. Собраться надо в Гавре через две недели. Я желаю как можно скорее иметь команду под руками. Размер жалованья определишь сам. Знаю, ты выкажешь надлежащую щедрость без излишества. По окончании плавания каждому будет, кроме того, вручена награда, смотря по его заслугам.

— Теперь все?

— Все. Надеюсь, выедешь сейчас же? Или есть задержки?

— Задержки? Что вы, господин Андре! Какие у меня могут быть задержки? Я вольная птица.

— Пожалуйте кушать, господа, — сказала, отворив дверь, добродушная женщина с седыми волосами, типичная парижская «одна прислуга».

— Сейчас идем, мадам Леруа. Бедняжка! Для нее будет крушением мой отъезд. Впрочем, я обеспечу ее на время нашего отсутствия — пусть коротает время в компании со скворцом Мальчишкой и собакой Бедой.

На другой день утром Фрике, все в том же своем костюме, прошел пешком от своего дома до Монмартрского предместья и повернул на улицу Лафайет.

Было девять часов. Молодой человек шагал с обычной раскованностью парижского фланераnote 22, не думая о том, что вечером предстоит отъезд в Брест.

Оглядывая трамваи, витрины, прочитывая афиши, закуривая бесчисленное множество папирос в табачных лавочках, он шел вверх по бесконечной улице, наслаждаясь водоворотом толпы, которая так мила всякому парижанину и так смущает приезжего из провинции.