протянувшуюся с одного берега ручья на другой, то ствол упавшего дерева, то большой клубок ветвей ротанговой пальмы, принимающей в холодном лунном свете самые причудливые формы. Порой ветка, покрытая узорной листвой, колышется под ветром, и можно подумать, что на вас, то приближаясь, то исчезая, движется привидение. Светлячки кажутся вам глазами хищника: а вдруг это тигр? В этих местах такое более чем вероятно…

В быстро сгущающихся сумерках ухо приобретает особую чуткость и человек часами ловит разнообразнейшие шорохи, стараясь проникнуть в тайны ночной жизни, пришедшей на смену дневному оживлению. Голоса некоторых из обитателей этих лесов звучат с такой настойчивостью, что образуют нечто вроде постоянного аккомпанемента; земноводное всю ночь повторяет четыре музыкальные ноты, которые мог бы сыграть флейтист; время от времени большая ящерица хрипло перекатывает свои шесть- семь отчетливых слогов; вдали слышится что-то вроде жалобного стона, иногда отчаянный крик наводит на мысль об ужасной драме — это кричат мартышки; раздается пронзительный свист, похожий на звуки медного рожка, — это голос либо самого маленького, либо самого большого животного — свистящего насекомого или слона. Иногда слышится глухое ворчание, напоминающее самую басовую ноту органа, и от этого тремоло дрожат деревья. Это тоже слон, но слон рассерженный; в ярости его крик ужасен, ничего страшнее и быть не может. А издали доносятся звуки, которые можно назвать «небесными голосами», и кажется, что выше самых больших деревьев в небо взлетают стаи белых птиц…

…Тем временем луна скрылась за силуэтами гигантских деревьев. Стало темно, как в пещере. Глазу не на чем отдохнуть — исчезли даже смутные картины, освещавшиеся бледным лунным светом владычицы ночей. Кругом царил непроницаемый мрак, хоть глаз выколи.

Все звуки стали еще страшнее. Перенапряженный слух тщился различить каждый шорох, невольная дрожь пробирала даже самых храбрых. Что это — бесшумный шаг кошки, или огромное насекомое ползло по стеблю, или под цветами пробиралась рептилия?

Однако кошмар человека, который не спал ночью в джунглях, близился к концу. Тягостные часы истекали. Вот уже бео [327] весело сообщил, что скоро встанет солнце. Смолкли ночные птицы. Широкая пурпурная полоса появилась над самыми высокими верхушками деревьев, истошно закричали попугаи, быстро хлопая крыльями, взлетели в небо стайки зеленых голубей, обезьяны занялись гимнастикой, прыгая с лианы на лиану.

На берегу реки, повитой молочным туманом, под старой смоковницей, на подстилке из листьев, положив голову на руку, сладко спала женщина. Вооружась толстой веткой, имеющей форму рогатины, мужчина бодрствовал возле небольшого кострища, над которым уже вилась тоненькая струйка дыма. Бледный, растрепанный, в порванной одежде, он с тоской глядел, как отблески разгорающегося пламени падали на красивое девичье лицо, обрамленное белокурыми локонами. Она проснулась, ежась от утреннего холода, и с улыбкой сказала тоном нежного упрека:

— Кристиан, брат, ты по-прежнему на ногах?

— Разве не моя обязанность доставлять вам все необходимое, добывать скудную пищу, оберегать ваш сон…

— И умереть, не выдержав всех этих трудов?

— Дорогая сестричка, вы преувеличиваете!

— Он говорит, что я преувеличиваю, а сам в течение пяти дней и пяти ночей не давал себе ни секунды передышки!

— Я совершенно не устал, уверяю вас. Вы не поверите, какой запас прочности имеют моряки.

— Не надо злоупотреблять выносливостью, если вы не хотите погибнуть в этом нескончаемом лесу. Разве нам следует торопиться?

— Увы, времени у нас более чем достаточно…

— Наш запас продовольствия уже истощился?

— Да, почти. Осталась дюжина испеченных в золе голубиных яиц, и… и больше ничего…

— В крайнем случае можно протянуть денек, хоть и впроголодь. А у меня, с тех пор как мы стали робинзонами из Малакки, разыгрался прекрасный аппетит.

— Мы наверняка отыщем какие-нибудь фрукты. Добудем ящерицу… или черепаху… или рыбу поймаем…

— Все что угодно, друг мой. Любое предложенное вами меню будет встречено благосклонно. Как и любой из способов приготовления пищи.

— Милая сестренка, я восхищаюсь твердостью, с которой вы встречаете обрушившиеся на нас ужасные несчастья и переносите усталость и наше почти безнадежное положение…

— В этом нет моей заслуги! Меня не мучают никакие недомогания, температура у меня нормальная, а спала бы я лучше, чем в собственной спальне, если бы так сильно не боялась всех этих противных зверей, поднимающих по ночам ужасную возню. Но и к ней я вскоре привыкну.

— Значит, вы ни о чем не жалеете?

— Ну, это как сказать! Если бы я была спокойна за судьбу наших товарищей по несчастью, если бы не произошло катастрофы с «Индом», то жалела бы я только об одном.

— О чем же?

— О том, что у меня нету прекрасного слона и эскорта [328]— очень хотелось бы со всеми удобствами пересечь Малайзийский полуостров.

— Боже, ну что вы такое говорите! — не мог не рассмеяться Кристиан в ответ на подобное неожиданное заявление.

— Но за неимением слона я удовлетворюсь захудалой пирогой [329], в которой вы в одном лице и капитан и команда.

— А как вы поступите, когда река перестанет быть судоходной и придется идти пешком?

— Возьму вас под руку, и мы пойдем, там-сям собирая ягоды, как школьники на каникулах. И будем так брести, пока не достигнем цели нашего путешествия.

— Чтоб дойти до Перака, нужно пересечь весь полуостров Малакка.

— А ведь он довольно широк, не так ли?

— Приблизительно двести шестьдесят километров.

— Мы идем уже пять дней.

— Если считать по пятнадцать километров в день, мы прошли шестьдесят.

— Значит, осталось двести?

— Чтоб их преодолеть, нам понадобится, если не случится ничего неожиданного, не менее двух недель.

— Ну что ж! Две недели так две недели!

Не то по неведению, не то благодаря силе характера, но девушка не боялась трудностей пути и твердо верила в возможность спасения. По правде говоря, по сравнению с предшествовавшими трагическими событиями положение наших героев, несмотря на опасности, грозившие им каждую минуту в этой дикой местности, можно было назвать завидным.

Напомним душераздирающий эпизод гибели «Годавери». Под натиском сжатого в трюмах воздуха пароход взорвался. От него ничего не осталось. Все обломки унесло течением. Капитан Кристиан вместе с девушкой плыл к берегу. Обессилев от бесплодной борьбы с разъяренными волнами, он почувствовал, что тонет, и инстинктивно приподнял бедное дитя над водой. О счастье! Под ногами, на глубине менее двух морских саженей [330], была земля.

К Кристиану тотчас же вернулись силы; оттолкнувшись ногами ото дна, он, полузадохнувшийся, всплыл и услышал вблизи хорошо знакомый звук прибоя. Молодой человек ринулся вперед, выбрал промежуток между двумя гребнями, его снова накрыло волной, но он все же успел схватиться рукой за корень какого-то дерева.

Стоя по плечи в воде, не зная, будет ли еще подниматься ее уровень, Кристиан поспешил с помощью ремня привязать девушку к этому корню. Затем с минуту постоял, не столько готовя себя к новой неудаче, сколько для того, чтобы проверить состояние прилива. Уровень не изменился. Опасность миновала. Минут через семь-восемь начнется отлив. Боясь провалиться в какую-нибудь яму, капитан решил дожидаться рассвета.

Водя вокруг себя руками, молодой человек нащупал и другие, очень широко разросшиеся корни,