– Думаешь, это подходящее слово? Убийца? Вы, смертные, придаете ей такую важность. В смысле, жизни. И так цепляетесь за нее. О боже, как же вы любите цепляться! Честное слово, это даже утомляет. Ты когда-нибудь слышала, чтобы растение жаловалось на смерть?

Персефона скользнула по столу на колени Берликорна. Угнездившись там, запустила пальцы ему в волосы. Сияющие синим, как черные светила, казалось, они шевелятся. Длинная, искрящаяся прядь их поднялась в воздух, а потом упала на розовый бифштекс. Они ели, его волосы ели! Руки Берликорна блуждали по телу Персефоны, левая лежала на бутоне груди, правая залезла между ее ног. Персефона хихикала.

Я оттолкнула тарелку Белинды:

– Не знаю, как ты можешь это есть. Гнилое же. В глазах мужчины появился черный огонь:

– О, извините! Я люблю, чтобы мясо было с душком и сырым. Сивилла, дорогая! Я самонадеянно решил, что у тебя те же вкусы…

Я не отвечала. Ни улыбкой, ни смехом.

– Койот определенно наслаждается трапезой, – продолжал Берликорн, глядя туда, где пес вгрызался в очередной розовый шмат свинины. – Да, из твоего друга выйдет отличный охранник. Дело в том, что Цербер, он как бы немного… не совсем адекватен. Ты заметила? Но я хотел рассказать тебе о моем вторжении. Во мне проснулась жажда путешествий, знаешь ли, желание заражать. Желание стать рассказчиком, а не историей. Но была одна маленькая сложность. Если бы я покинул вирт-историю Пьяного Можжевельника, она бы пришла к печальному концу. Мисс Хобарт собственной персоной прописала это в перьевые свойства. Она хотела быть уверенной, что у каждой истории будет свой центр. Мое великое желание будет вечно неутоленным. В самом деле, кто пригласит дьявола на ужин? И я подумал, что могу отправить в ваш мир кого-нибудь или что-нибудь, а кто может путешествовать лучше, чем моя любимая, моя жена Персефона? От ее семени произрастут тысячи, миллионы историй, и все они будут моими детьми.

– Ты ведь боишься меня, сэр Джон?

На мгновение он задержал дыхание. Похоже, он впервые задумался над моими словами. Но мне хотелось дожать его.

– Ты боишься меня, потому что я дронт, – сказала я. – И ты не можешь заразить меня своими историями. Ты ничего не можешь мне сделать.

– История твоей жизни закончится с твоей смертью, – улыбнулся он и продолжил: – К тому же чем больше историй вы рассказываете, тем дольше будем жить мы, сноборигены. И хотя твоя жалкая плоть обветшает и умрет, мы, сноборигены, не умрем никогда. Всегда найдется рот, чтобы накормить. Истории – как пища, ты знаешь? Пища для языка, а язык должен быть хорошо подвешен. Что ты собираешься делать, Сивилла? Зачем ты пришла сюда?

– Я хочу тебя уничтожить.

– И как ты собираешься это сделать?

– Я хочу уничтожить тебя за ту боль, что ты принес в мой мир, моим друзьям…

– Как же ты убьешь сон? Это все равно что отрубить себе голову. Дороги отсюда нет, Сивилла. Я – изящная история, которую увидели в снах твои предки. История о мире под миром. О вашем страхе перед смертью. Из этого страха сделали меня. В первое время это было несложно! Истории рассказывались, а потом исчезали. Во вздохе. – Он глотнул еще вина, а потом вновь заговорил: – Я верю, что этот окрашенный кровью эликсир был самым первым образцом Вирта. Только через его трансформации ваши предки могли представить другой мир за гранью повседневности. От глотка вина произошли книги и картины, кинематограф и телевидение – все способы фиксации. А благодаря мисс Хобарт и перьям, Вирту и разделенным снам продолжилась наша жизнь. История изменилась. Мифы растут, даже если вы их не рассказываете. Нам больше не надо быть рассказанными. И однажды мы расскажем себя. Сон оживет. Вот почему я принес аллергию в твой мир. Я хочу власти над миром. Я хочу заразить вас своей любовью.

Потом произошло что-то очень странное, если в этом случае я могу употребить слово «странное». В дальнем конце столовой из ниоткуда появились четыре пули. Они медленно пролетели вдоль стола, мимо каждого из нас, проползли сквозь воздух над четвертым, пустым креслом, а потом исчезли в тумане. Джон Берликорн с отвращением следил за их полетом.

– Знаешь, меня ужасно бесит, когда люди так делают, – сказал он. – Стрелять в Вирте. Неужто вы, люди, не понимаете, что эти пули так и будут путешествовать по историям, пока не найдут достойную цель? В мифах ничего не пропадает, только меняется. Это место Колумба. Он был приглашен на праздник. Что мне теперь делать? Какая невоспитанность!

Медленный полет пуль напомнил мне о деле.

– Прошу… ты завоевал моих детей и мой город своей любовью… но можешь ли ты спасти моего сына?

Берликорн вздохнул.

– Вот мы, в моем золотом дворце, который стоит в центре сада. Который лежит в сновидении, в мифе. Миф внутри райских перьев. Внутри мира Вирта, заключенном в реальности. Мы устроились в мифе внутри мифа, но все, о чем ты кричишь, – это о жизни и смерти своего первенца. Право, Сивилла, я ожидал от тебя большего!

– Больше нет ничего. Это моя история. Верни мне ребенка.

Берликорн только отмахнулся от моих слов.

– Достигнув успеха в отделении сна от тела, мисс Хобарт осознала, что тело – всего лишь сосуд. Сны могут продолжать жить в Вирте, тело не нужно. И вуаля! Райские перья. В наши дни для тех, кто в состоянии заплатить… можно сказать, смерть больше не является концом жизни для простых смертных. Ваши сны могут жить, сами выбрав себе обстановку, мир, религию. Выбрав историю. Так теперь живет и мисс Хобарт, ведь она умерла много лет назад. Она живет в райском Вирте. Никто, конечно, не знает, где именно. Она выбрала собственную безопасную тайную историю.

– Пожалуйста… останови аллергию, – я стала впадать в отчаяние. – Вылечи моего Сапфира!

Берликорн смахнул в сторону свою кружку с вином и опустил кулак на стол.

– Ты когда-нибудь закончишь ныть?

Его голос ошпаривал отвращением, а глаза прожигали насквозь.

– И это твое единственное желание? Что? Жизнь для твоего пропитанного смертью сына? Да что с тобой такое? Давай же… покажи, что ты сильная.

– Все люди хотят одного и того же, Берликорн, – холодно сказала я. – Мы живем ради своих детей. Твои истории тебе как дети. Наши дети – наши истории.

Берликорн резко выдохнул, успокаиваясь. И посмотрел глубоко в глаза Белинды.

– Моего отца звали Хронос, Сивилла, – сказал он. – Он хозяин часов, он создал Время. Он не хотел, чтобы я родился. Так начинается моя личная история. Гадатель предсказал Хроносу, что его убьет один из его детей. И надо же, он попался на эту дешевую уловку. Он убивал моих старших братьев и сестер при рождении. Глотал их. Он проглотил и меня. Исключительно хитрость помогла мне выжить внутри желудка моего отца. Среди едва слышного тиканья в его животе, дней, измеряемых каплями. Сок стекал в темноту, отделяя друг от друга мгновения. Наверное, я был весьма близок к смерти, но мне удалось убежать от нее. Я родился вновь. Меня ли нужно обвинять в том, что люди пока не способны сделать то же самое?

– Некоторые способны, – ответила я.

Берликорн устремил взгляд сквозь дождь куда-то вдаль.

– Эта твоя история, – продолжила я. – Похожа на…

– Эта моя история! Как ты можешь? – внезапно он повернул ко мне искаженное от боли лицо. – Думаешь, я это выдумал? Вы это выдумали. Это твоя история, Сивилла, и прочих ничтожеств, таких же, как ты. Какие же примитивные истории вы рассказываете, да еще требуете, чтобы мы были довольны жизнью в их пределах!

– Мы создали вас.

– Да! О да! И однажды мы вас покинем. Можно ли нас осуждать, в самом деле, можно ли нас осуждать за то, что мы хотим продолжаться? Стать лучше, чем вы?

– Все, чего я хочу, – чтобы мой сын был здоров.

Берликорн секунду смотрел на меня, потом отвел глаза. Его взгляд вновь исполнился грустью.