дети простых людей. Ты слышишь, Морлина?
— Да, мама, — ответила мисс Кенунгс.
— И, когда вы будете выходить на улицу или еще куда-нибудь, я желаю, чтобы вы не хвастались этим перед другими детьми, — продолжала миссис Кенуигс, — а если вам придется заговорить об этом, можете сказать только: «У нас есть преподаватель, который приходит обучать нас на дому, но мы не гордимся, потому что мама говорит, что это грешно». Ты слышишь, Морлина?
— Да, мама, — снова ответила мисс Кенуигс.
— В таком случае, запомни это и поступай так, как я говорю, — сказала миссис Кенуигс. — Не начать ли мистеру Джонсону, дядя?
— Я готов слушать, если мистер Джонсон готов начать, моя милая, — сказал сборщик с видом глубокомысленного критика. — Каков, по вашему мнению, французский язык, сэр?
— Что вы хотите этим сказать? — осведомился Николае.
— Считаете ли вы, что это хороший язык, сэр? — спросил сборщик.Красивый язык, разумный язык?
— Конечно, красивый язык, — ответил Николас, — а так как на нем для всего есть названия и он дает возможность вести изящный разговор обо всем, что смею думать, что это разумный язык.
— Не знаю, — недоверчиво сказал мистер Лплпвщ;.Вы находите также, что это веселый язык?
— Да, — ответил Николас, — я бы сказал — да.
— Значит, он очень изменился, в мое время он был не таким, — заявил сборщик, — совсем не таким.
— Разве в ваше время он был печальным? — осведомился Николас, с трудом скрывая улыбку.
— Очень! — с жаром объявил сборщик. — Я говорю о военном времени, когда шла последняя война. Быть может, это и веселый язык. Мне бы не хотелось противоречить кому бы то ни было, но я могу сказать одно: я слыхал, как французские пленные, которые были уроженцами Франции и должны знать, как на нем объясняются, говорили так печально, что тяжело было их слушать. Да, я их слыхал раз пятьдесят, сэр, раз пятьдесят!
Мистер Лиливик начал приходить в такое раздражение, что миссис Кенуигс нашла своевременным дать знак Николасу, чтобы тот не возражал, и лишь после того как мисс Питоукер ловко ввернула несколько льстивых фраз, дабы умилостивить превосходного старого джентльмена, этот последний соблаговолил нарушить молчание вопросом:
— Как по-французски вода, сэр?
— L'eau, — ответил Николас.
— Вот как! — сказал мистер Лиливик, горестно покачивая головой. — Я так и думал. Ло? Я невысокого мнения об этом языке, совсем невысокого.
— Мне кажется, дети могут начинать, дядя? — спросила миссис Кенуигс.
— О да, они могут начинать, моя милая, — с неудовольствием ответил сборщик. — Я лично не имею ни малейшего желания препятствовать им.
Когда разрешение было дано, четыре мисс Кенуигс с Морлиной во главе уселись в ряд, а все их косички повернулись в одну сторону, Николас, взяв книгу, приступил к предварительным объяснениям. Мисс Питоукср и миссис Кенуигс пребывали в немом восхищении, которое нарушал только шепот сей последней особы, уверявшей, что Морлина не замедлит выучить все на память, а мистер Лиливик взирал на эту группу хмурым и зорким оком, подстерегая случай, когда можно будет начать новую дискуссию о языке.
Глава XVII,
С тяжелым сердцем и печальными предчувствиями, которых никакие усилия не могли отогнать, Кэт Никльби в день своего поступления на службу к мадам Манталини вышла из Сити, когда часы показывали без четверти восемь, и побрела одна по шумным и людным улицам к западную часть Лондона.
В этот ранний час много хилых девушек, чья обязанность (так же как и бедного шелковичного червя) — создавать, терпеливо трудясь, наряды, облекающие бездумных и падких до роскоши леди, идут по нашим улицам, направляясь к месту ежедневной своей работы и ловя, как бы украдкой, глоток свежего воздуха и отблеск солнечного света, который скрашивает их однообразное существование в течение длинного ряда часов, составляющих рабочий день. По мере приближения к более фешенебельной части города Кэт замечала много таких девушек, спешивших, как и она, к месту тягостной своей службы, и в их болезненных лицах и в расслабленной походке увидела слишком наглядное доказательство того, что ее опасения не лишены оснований.
Она пришла к мадам Манталини за несколько минут до назначенного часа и, пройдясь взад и вперед, в надежде, что подойдет еще какая-нибудь девушка и избавит ее от неприятной необходимости давать объяснения слуге, робко постучалась в дверь. Немного спустя ей отворил лакей, который надевал свой полосатый жилет, пока поднимался по лестнице, а сейчас был занят тем, что подвязывал фартук.
— Мадам Манталини дома? — запинаясь, спросила Кэт.
— В этот час она редко выходит, мисс, — ответил лакей таким тоном, что слово «мисс» прозвучало почему-то обиднее, чем «моя милая».
— Могу я ее видеть? — спросила Кэт.
— Э? — отозвался слуга, придерживая рукой дверь и удостоив посмотреть на вопрошавшую изумленным взглядом; при этом он улыбнулся во весь рот. — Бог мой, конечно, нет!
— Я пришла потому, что она сама назначила мне прийти, — сказала Кэт.Я… я буду здесь работать.
— О, вы должны были позвонить в колокольчик для работниц, — сказал лакей, коснувшись ручки колокольчика у дверного косяка. — Хотя, позвольте-ка, я забыл — вы мисс Никльби?
— Да, — ответила Кэт.
— В таком случае, будьте добры подняться наверх, — сказал слуга. — Мадам Манталини желает вас видеть. Вот сюда… Осторожнее, не наступите на эти вещи на полу.
Предупредив ее так, чтобы она не налетела на всевозможные, в беспорядке сваленные лампы, подносы, уставленные стаканами и нагроможденные на легкие скамейки, расставленные по всему вестибюлю и явно свидетельствовавшие о поздно затянувшейся пирушке накануне вечером, слуга поднялся на третий этаж и ввел Кэт в комнату, выходившую окнами во двор и сообщавшуюся двустворчатой дверью с помещением, где она в первый раз увидела хозяйку этого заведения.
— Подождите здесь минутку, — сказал слуга, — я ей сейчас доложу.
Дав весьма приветливо такое обещание, он удалился и оставил Кэт в одиночестве.
Мало было занимательного в этой комнате, главным украшением коей служил поясной портрет маслом мистера Маиталини, которого художник изобразил небрежно почесывающим голову, благодаря чему мистер Манталиии выгодно выставлял напоказ кольцо с бриллиантом — подарок мадам Манталини перед свадьбой. Но вот из соседней комнаты донеслись голоса, ведущие беседу, а так как разговор был громкий, а перегородка тонкая, Кэт не могла не обнаружить, что голоса принадлежат мистеру и миссис Манталини.
— Если ты будешь так отвратительно, дьявольски возмутительно ревнива, душа моя, — сказал мистер Манталнни, — ты будешь очень несчастна… ужасно несчастна… дьявольски несчастна!
А затем раздался такой звук, словно мистер Манталпни прихлебнул свой кофе.
— Да, я несчастна, — заявила мадам Манталини, явно дуясь.
— Значит, ты чрезмерно требовательная, недостойная, дьявольски неблагодарная маленькая фея, — сказал мистер Манталини.
— Неправда! — всхлипнув, возразила мадам.
— Не приходи в дурное расположение духа, — сказал мистер Манталини, разбивая скорлупу яйца. — У тебя прелестное, очаровательное, дьявольское личико, и ты не должна быть в дурном расположении духа, потому что это повредит его миловидности и сделает его сердитым и мрачным, как у страшного, злого, дьявольского чертенка.
— Меня не всегда можно обойти таким способом, — сердито заявила мадам.
— Можно обойти любым способом, какой покажется наилучшим, а можно и вовсе не обходить, если так больше нравится, — возразил мистер Манталини, засунув в рот ложку.
— Болтать очень легко, — сказала мадам Манталини.
— Не так-то легко, когда ешь дьявольское яйцо, — отозвался мистер Манталини, — потому что яичный
