природа дышала красотой и покоем. День был очень ясный и теплый, но с приближением ночи воздух сделался прохладным, и в туманной дали дым из труб тихо поднимался к небу. В воздухе носился аромат молодых листьев и свежих почек; кукушка весь день куковала и примолкла только теперь; запах свежевзрытой земли - первое дыхание надежды для пахаря, после того как осенью облетел его сад, - доносился с вечерним ветерком. Это была пора, когда люди принимают благие решения, скорбят о бесплодно прошедшей юности и, глядя на густеющие тени, думают о том вечере, который придет для каждого из нас, и о том утре, которое будет для нас последним.

- Экая скучища! - сказал мистер Джонас, озираясь по сторонам. - Да тут с тоски рехнуться можно.

- Скоро мы придем к свету и теплу, - заметил мистер Пексниф.

- Они будут не лишние, когда мы туда доберемся, - сказал Джонас. Какого черта вы не разговариваете? О чем это вы задумались?

- Сказать вам по правде, мистер Джонас, - произнес Пексниф очень торжественно, - мои мысли в эту минуту обратились к нашему дорогому другу, вашему покойному батюшке.

Мистер Джонас немедленно выпустил из рук свою ношу и пригрозил Пекснифу кулаком:

- Вы это лучше бросьте, Пексниф!

Мистер Пексниф, не зная хорошенько, к чему отнести намек, к разговору или к чемодану, воззрился на Джонаса в неподдельном изумлении.

- Бросьте, вам говорят! - злобно крикнул Джонас. - Слышите, что ли? Бросьте это раз и навсегда. Лучше бросьте, предупреждаю вас!

- Это вышло совершенно ненамеренно, - в сильном испуге оправдывался мистер Пексниф, - хотя, сознаюсь, я допустил ошибку. Я мог бы знать, что для вас это уязвимое место.

- Не говорите вы мне насчет уязвимых мест, - отвечал ему Джонас. - Я вам не позволю над собой измываться из-за того только, что мертвецы мне не по нутру.

Мистер Пексниф едва успел выдавить из себя слова: 'Измываться над вами, мистер Джонас?' - как молодой человек, сердито насупившись, снова резко оборвал его.

- Помните. - сказал он, - я этого не потерплю. Советую вам не возвращаться к этому разговору ни со мной и ни с кем другим. Вы можете понимать намеки не хуже всякого другого, если захотите. Ну, вот и довольно. Идем.

С этими словами он взялся за чемодан и зашагал вперед так быстро, что мистер Пексниф, который держался за чемодан с другого конца, потащился за ним самым неудобным и неграциозным манером, немилосердно стукаясь коленками о металлические застежки и жесткую кожу чемодана, явно в ущерб тому, что изящные джентльмены называют 'шкурой'. Спустя несколько минут, однако, мистер Джонас замедлил шаг и даже допустил, чтобы его спутник поравнялся с ним и привел чемодан в относительно нормальное положение.

Было совершенно ясно, что он жалеет о недавней своей вспышке и не может решить, какое впечатление она произвела на мистера Пекснифа, ибо каждый раз как последний взглядывал на мистера Джонаса, оказывалось, что и мистер Джонас смотрит на него, - и это служило причиной нового замешательства. Однако оно продолжалось недолго: мистер Джонас довольно скоро начал насвистывать, а мистер Пексниф, последовав примеру своего друга, тоже стал напевать какой-то игривый мотивчик.

- Скоро дойдем, что ли? - спросил Джонас спустя некоторое время.

- Уже близко, добрый мой друг, - отвечал мистер Пексниф.

- Что они делают, как вы полагаете? - спросил Джонас.

- Трудно сказать! - воскликнул мистер Пексниф. - Легкомысленные вертушки! Их, может быть, и совсем дома нет. Я хотел - хе-хе-хе! - я хотел вам предложить: а что, если мы войдем с черного хода и нагрянем на них, как гром с ясного неба, мистер Джонас?

Затруднительно было бы решить, в каком отношении и какими именно из многих своих разнородных качеств мистер Джонас, мистер Пексниф, ковровый саквояж и чемодан могли сравниться с ударом грома. Тем не менее мистер Джонас выразил согласие, и оба они, обойдя кругом через задний двор, тихонько подкрались к кухонному окну, откуда лился в вечерние сумерки смешанный свет свечи и очага.

Поистине мистер Пексниф был благословен в дочерях своих, в одной из них по крайней мере. Благоразумная Черри - опора, посох, сума и сокровище ее любящего родителя - вот она сидит перед кухонным очагом, за маленьким столиком, белым как свежевыпавший снег, и записывает расходы! Поглядите, как эта скромная девушка, обратив вычисляющий взор к потолку, с пером в руках и связкой ключей в корзиночке у пояса проверяет хозяйственные расходы! Утюг, покрышка для блюд, грелка, котелок и чайник, медная подставка, начищенная графитом печка весело подмигивают ей и радуются на нее. Даже луковицы, подвешенные гирляндой к потолочной балке, сияют и рдеют, как щеки херувимов. Влияние этой овощи до некоторой степени сказалось на мистере Пекснифе. Он прослезился.

Минутная слабость, но он скрывает ее от зорких глаз своего друга, очень старательно, при помощи каких-то сложных манипуляций с носовым платком, ибо не желает, чтобы его малодушие было замечено.

- Приятно, - бормотал он, - очень приятно для родительских чувств! Милая моя девочка! Что ж, дадим ей знать, что мы тут, мистер Джонас?

- Конечно, не собираетесь же вы ночевать на конюшне или в каретном сарае? - возразил тот.

- Это, право, совсем не такого рода гостеприимство, какое я хотел бы оказать вам, мой друг, - отвечал мистер Пексниф, пожимая ему руку. Затем он набрал в грудь воздуху и, постучавшись в окно, крикнул громогласно и ласково:

- Бу-у!

Черри выронила перо и вскрикнула. Однако невинность всегда смела или должна обладать смелостью. Как только они отворили дверь, отважная девушка воскликнула твердым голосом, показав, что даже в эту трудную минуту присутствие духа не изменило ей:

- Кто вы? Что вам нужно? Говорите! А не то я позову папашу.

Мистер Пексниф протянул к ней руки. Она сразу его узнала и бросилась в его любящие объятия.

- Это было очень неосторожно с нашей стороны, мистер Джонас, очень неосторожно! - говорил Пексниф, гладя дочь по голове. - Душа моя, разве ты не видишь, что я не один?

Нет, она не видела. До сих пор она ничего не видела, кроме своего папаши. Зато теперь она заметила мистера Джонаса, покраснела и опустила глаза, приветствуя его.

Но где же Мерри? Мистер Пексниф задал этот вопрос не с упреком, но самым кротким голосом, с примесью легкой грусти. Она наверху, читает в гостиной на диване. Ах! Ее-то уж нисколько не пленяют мелочи домашней жизни.

- Все-таки позови ее вниз, - сказал мистер Пексниф тоном кроткой покорности судьбе. - Позови ее вниз, душа моя.

Ее позвали, и она пришла, вся раскрасневшаяся и растрепанная от лежания на диване, но это ее вовсе не портило. Нет, нисколько. Скорее наоборот, если хотите знать.

- О боже ты мой! - воскликнула лукавая девушка, расцеловав отца в обе щеки и по шаловливости своей наделив его дополнительным поцелуем в самый кончик носа, а затем, оборотившись к кузену: - Вы здесь, страшилище? Ну, я очень рада, что меня-то уж вы оставите в покое!

- Ну, а вы все такая же непоседа? - сказал Джонас. - Ох, и злючка же вы!

- Вот еще, убирайтесь подальше! - отвечала Мерри, отпихивая его. - Я прямо не знаю, что сделаю, если мне придется часто вас видеть. Убирайтесь вы подальше, ради бога!

Так как в разговор вмешался мистер Пексниф и попросил мистера Джонаса немедленно пожаловать наверх, то Джонас в известной мере повиновался приказанию молодой особы - убраться прочь. Однако, ведя под ручку прелестную Черри, он все же не мог не оглядываться поминутно на ее сестрицу и не обмениваться с ней репликами того же задорного характера, пока они все вчетвером поднимались наверх в гостиную, где в это время - девицы, по счастливой случайности, несколько запоздали с чаем - накрывали для чаепития стол.

Мистера Пинча не было дома, остались одни свои, и потому все чувствовали себя очень уютно и непринужденно; Джонас сидел между обеими сестрами и был пленительно галантен на особый лад, свойственный только ему одному. Не хочется покидать такое приятное маленькое общество, сказал мистер Пексниф, после того как чай был выпит и посуда убрана, но так как ему нужно просмотреть кое-какие