вестей из провинции, полный отчет о вчерашнем бале у миссис Уайт, где присутствовали первые красавицы и весь цвет Нью-Йорка, е интимными подробностями из жизни приглашенных дам. Только в 'Помойке'! Вот 'Помойка'! Двенадцатая тысяча экземпляров 'Нью-йоркской помойки'! Разоблачение 'Помойкой' банды Уолл-стрита! Разоблачение 'Помойкой' вашингтонской банды! Вопиющее мошенничество государственного секретаря, совершенное им в возрасте восьми лет от роду и разоблаченное, за большие деньги, его собственной нянькой! Вот 'Помойка'! Вот двенадцатая тысяча 'Нью-йоркской помойки', целый столбец с изобличениями жителей Нью-Йорка; все фамилии напечатаны полностью! Заметка о судье, который третьего дня судил 'Помойку' за клевету, и благодарность 'Помойки' независимым присяжным, которые ее оправдали, с указанием на то, чего им следовало ожидать, если б они ее осудили!.. Вот 'Помойка', кому 'Помойку'! Вот недремлющая 'Помойка', всегда на страже; руководящая газета Соединенных Штатов, двенадцатая тысяча экземпляров, газета продолжает печататься. Покупайте 'Нью-йоркскую помойку'!

- Такими просвещенными путями, - сказал чей-то голос в самое ухо Мартину, - выходят наружу бурные страсти моего отечества.

Мартин невольно обернулся и увидел бок о бок с собой худосочного черноволосого джентльмена со впалыми щеками, узенькими моргающими глазками и странным выражением лица, не то хмурым, не то наглым, как могло показаться с первого взгляда. В самом деле, даже при ближайшем знакомстве трудно было бы определить это выражение иначе, как смесь грубой хитрости и высокомерия. Джентльмен нахлобучил на голову широкополую шляпу, чтобы придать себе более ученый вид, и скрестил руки на груди, для большей внушительности. Он был одет довольно плохо - в синий сюртук чуть не до пяток, в короткие широкие штаны того же оттенка и выцветший рыжий жилет, из-под которого вылезала почерневшая плоеная манишка, силясь уравняться в гражданских нравах с прочими статьями туалета и тоже поддержать Декларацию Независимости.

Он полусидел, полулежал, развалясь на фальшборте и небрежно скрестив ноги, отличавшиеся необыкновенными размерами; толстая трость с крепким железным наконечником и большим круглым набалдашником висела у него на шнурке с кисточкой. Облаченный таким образом джентльмен подмигнул правым глазом и правым уголком рта и повторил с видом величайшего глубокомыслия:

- Такими просвещенными путями выходят наружу Бурные страсти моего отечества.

Так как он смотрел на Мартина, а поблизости никого больше не было, Мартин наклонил голову и сказал:

- Вы намекаете на ...?

- На оплот нашей разумной отечественной свободы, сэр, повергающий в трепет иноземных тиранов, - возразил джентльмен, указывая тростью на необыкновенно грязного мальчишку-газетчика с одним глазом. - На предмет зависти всего мира, сэр, на авангард цивилизации. Позвольте мне спросить вас, сэр, - прибавил он, стукнув о палубу железным наконечником трости с видом человека, который не потерпит никаких виляний, - как вам нравится мое отечество?

- Не знаю, право, что вам сказать, - сказал Мартин. - Я еще не был на берегу.

- Что ж, я думаю, вы вряд ли ожидали видеть, - заметил джентльмен, такие доказательства национального процветания, как вот это?

Он указал на суда, стоявшие у причалов, затем сделал широкий взмах тростью, как бы включая в свое замечание воздух и воду.

- Право, не знаю, - ответил Мартин. - Да. Думаю, что ожидал.

Джентльмен взглянул на него с проницательным видом и сказал, что ему нравится такая линия поведения. Она вполне естественна, сказал он; как философ, он любит наблюдать человеческие предрассудки.

- Я вижу, вы привезли с собою, сэр, - заметил он. повернувшись к Мартину и опершись подбородком на набалдашник трости, - - обычный груз бедствий, нищеты, невежества и преступлений - в дар великой республике. Что ж, сэр! Пусть их везут целыми партиями из Старой Англии. Говорят, когда корабль готовится затонуть, крысы бегут с него. Я нахожу, что в этой пословице много правды.

- Старый корабль быть может еще продержится год пли два, - сказал Мартин с улыбкой, отчасти вызванной словами джентльмена, отчасти же его манерой говорить - довольно странной, так как он произносил с ударением все короткие и односложные слова, оставляя на произвол судьбы все остальные, как будто считая, что слова покрупнее могут обойтись и так, зато мелочь нуждается в постоянном присмотре.

- Надежда, по словам поэта, сэр, - заметил джентльмен, - есть кормилица юного желания.

Мартин подтвердил, что ему случалось слышать, будто этой руководящей добродетели приходится нести такие чисто домашние обязанности.

- Она не выкормит младенца в данном случае, сэр, вот увидите, - заметил джентльмен.

- Время покажет, - сказал Мартин. Джентльмен важно кивнул головой и спросил:

- Ваша фамилия, сэр? Мартин сказал ему.

- Сколько вам лет, сэр? Мартин сказал ему.

- Ваша профессия, сэр? Мартин сказал и это.

- Куда вы направляетесь, сэр? - осведомился джентльмен.

- Право, - сказал Мартин, улыбаясь, - не могу вам сообщить ничего удовлетворительного на этот счет, я и сам еще ничего не знаю.

- Вот как? - заметил джентльмен.

- Да, - сказал Мартин.

Джентльмен сунул трость под мышку и осмотрел Мартина с головы до ног, весьма пристально и внимательно, чего не удосужился сделать до сих пор. Закончив осмотр, он протянул правую руку и, обменявшись с Мартином рукопожатием, сказал:

- Меня зовут полковник Дайвер, сэр. Я редактор 'Нью-йоркского скандалиста'.

Мартин отнесся к его словам настолько почтительно, насколько этого требовал характер такого интересного сообщения,

- 'Нью-йоркский скандалист', сэр, - продолжал полковник, - как вам, надеюсь, известно, является органом аристократии в этом городе.

- Ах, так здесь есть и аристократия? - сказал Мартин. - Из кого же она состоит?

- Из разума. - ответил полковник, - из разума и добродетели. А также из необходимого к ним дополнения в этой республике - из долларов, сэр.

Мартин был очень рад это слышать и уже не сомневался, что скоро станет большим капиталистом, если разум и добродетель неизбежно приводят к накоплению долларов. Он только что собрался выразить свою радость по этому поводу, как его прервал капитан корабля, который подошел пожать руку полковнику, и увидев на палубе хорошо одетого пассажира (Мартин сбросил свой плащ), пожал руку и ему. Мартин сразу вздохнул свободнее, так как, невзирая на признанный авторитет ума и добродетели в этой счастливой стране, он почувствовал бы себя глубоко униженным, если бы выступил перед полковником Дайвером в жалкой роли трюмного пассажира.

- Ну, капитан! - сказал полковник.

- Ну, полковник! - воскликнул капитан. - У вас замечательно бодрый вид, сэр. Вас прямо не узнать, это факт.

- Как шли, капитан? - осведомился полковник, отводя его в сторону.

- Что ж, шли довольно прилично, сэр, - произнес, или скорее пропел, капитан, истый уроженец Новой Англии *, - довольно прилично, принимая во внимание погоду.

- Да? - сказал полковник.

- Да, можно сказать, - ответил капитан. - Я только что послал к вам в редакцию юнгу со списком пассажиров, полковник.

- Может быть, у вас найдется еще один юнга, капитан? - спросил полковник тоном, довольно близким к суровости.

- Хоть десяток, если вам потребуется, полковник, - отвечал капитан.

- Один мальчик средних размеров, может, донес бы дюжину шампанского до редакции, - в раздумье произнес полковник. - Кажется, вы сказали, переход был вполне приличный?