если вы в этом можете разобраться. Я не в состоянии.

- Значит, вас зовут Мартином? - в раздумье спросил мистер Пинч. - О!

- Разумеется, Мартином, - отвечал его друг. - А лучше бы 'Мартин' была моя фамилия, потому что она у меня не из благозвучных и подписывать ее очень долго. Моя фамилия Чезлвит.

- Боже мой! - воскликнул мистер Пинч, невольно подскочив.

- Неужели вас удивляет, что у меня есть и имя и фамилия? - отозвался Мартин, поднося стакан к губам. - Это не редкость!

- Нет, нет. - сказал мистер Пинч, - ничуть. О боже мой, нисколько! - И припомнив, что мистер Пексниф под большим секретом просил его ничего не говорить о пожилом джентльмене с той же фамилией, остановившемся в 'Драконе', напротив, воздержаться от всяких упоминаний о нем. он не нашел другого способа скрыть свое смущение, как тоже поднести стакан ко рту. Некоторое время они глядели друг на друга поверх своих стаканов и, допив их до дна, поставили на стол.

- Я велел там, на конюшне, запрягать к этому времени, - сказал мистер Пинч, опять взглядывая на часы. - Поедемте?

- Если вам угодно, - отвечал тот.

- Может быть, вы хотите править? - спросил мистер Пинч и просиял, сознавая всю заманчивость такого предложения. - А то правьте, если вам хочется.

- Ну, это зависит от того, какая у вас лошадь, - отвечал Мартин, улыбаясь. - Потому что если она плохая, так я лучше засуну руки в карманы, чтобы они не мерзли.

Он, видимо, был очень доволен своей шуткой, и поэтому мистеру Пинчу она тоже весьма понравилась. Он тоже засмеялся и тогда уже совершенно уверился в том, что шутка отличная. После того он уплатил по счету, а мистер Чезлвит заплатил за пунш, и, закутавшись потеплее, каждый как мог, они направились к выходу, где движимость мистера Пекснифа загораживала им дорогу.

- Нет, спасибо, я не буду править, - сказал Мартин, усаживаясь на место седока. - Кстати, тут у меня сундучок. Нельзя ли его как-нибудь пристроить?

- О, разумеется! - сказал Том. - Дик, поставь его куда-нибудь.

Сундук был не таких удобных размеров, чтобы его можно было сунуть иуда угодно, но конюх Дик все же впихнул его кое-как с помощью мистера Чезлвита. Сундук оказался под ногами у мистера Пинча, и мистер Чезлвит выразил опасение, не будет ли это беспокоить мистера Пинча, на что Том ответил: 'Нисколько', хотя ему из-за этого приходилось сидеть в весьма неудобной позе, мешавшей ему видеть что-либо, кроме собственных колен. Однако плох тот ветер, который никому не приносит добра; справедливость этой пословицы подтвердилась в ту же минуту, ибо морозный ветер задувал со стороны Тома и сундук вместе с Томом образовал такую плотную стену между ветром и новым учеником, что Мартин был как нельзя лучше защищен от стужи, и это было весьма утешительно.

Вечер был ясный, и ярко светила луна. Все кругом серебрилось от инея и лунного света, и местность казалась необыкновенно красивой. Сначала, под влиянием мира и безмятежной тишины, разлитой в природе, молодые люди молчали; но спустя немного, от пунша и бодрящего воздуха, они сделались необыкновенно разговорчивы и болтали без умолку. Когда путники остановились на полдороге напоить лошадей, Мартин (который не жалел своих денег) заказал еще один стакан пунша, и они выпили его пополам, отчего сделались еще разговорчивее. Главным предметом беседы был, натурально, мистер Пексниф и его семейство; и Том со слезами на глазах говорил о своих благодетелях в таких выражениях, что каждый человек, не лишенный сердца, должен был преклониться перед семейством Пексниф, чего мистер Пексниф, разумеется, не мог предвидеть и о чем решительно не подозревал, иначе он (по свойственной ему скромности) никогда не послал бы мистера Пинча за новым учеником. Так ехали они путем-дорогой, как говорится в сказках, пока, наконец, не замелькали перед ними огоньки селения и длинная тень колокольни не легла на кладбищенскую траву, словно на циферблат часов (увы, самых верных на свете!); покорная движению светил, отмечает она быстротекущие дни, недели и годы вечно меняющейся тенью на этой священной земле.

- Церковь недурна! - сказал Мартин, видя, что его спутник замедлил и без того медленный бег лошади, когда они подъехали ближе.

- Не правда ли? - отозвался Том с большой гордостью. - И орган в ней небольшой, но очень приятного тона. Я на нем играю.

- Вот как! - сказал Мартин. - Сдается мне, что это едва ли стоит труда. И много вы получаете?

- Ничего ровно, - ответил Том.

- Ну, знаете ли, - возразил его друг, - вы, я вижу, большой чудак.

Последовало краткое молчание.

- Когда я сказал 'ничего', - заметил мистер Пинч жизнерадостно, - я ошибся и сказал совсем не то, что думал, потому что это доставляет мне огромное удовольствие и возможность провести несколько счастливых часов. А на днях мне выпало на долю и еще кое-что... только вы, я думаю, вряд ли захотите слушать.

- Нет, отчего же. А что это было?

- Я видел, - сказал Том, понизив голос, - самое милое и самое красивое лицо, какое вы только можете себе представить.

- Уж я-то могу представить себе такое лицо, - задумчиво сказал его друг, - если у меня не вовсе отшибло память.

- Она пришла в первый раз, - сказал Том, кладя руку ему на плечо, очень рано утром, когда еще только светало; и когда я обернулся и увидел, что она стоит в дверях, то весь даже похолодел: мне сначала показалось, что это видение. Через минуту я, конечно, опомнился; и слава богу, что так скоро, - я даже не перестал играть.

- Почему же 'слава богу'?

- Почему? Потому что она стояла и слушала. Я был в очках и видел ее из-за занавеса так же ясно, как вижу вас; это была красавица. Немного погодя она исчезла, а я играл, пока она могла слышать.

- Для чего же вы это делали?

- Неужели вы не понимаете? - отвечал Том. - Она могла подумать, что я ее не видал, и прийти еще раз.

- И она пришла?

- Конечно. И на следующее утро и вечером тоже; и все в такое время, когда никого не было, и всегда одна. Я вставал раньше и сидел в церкви дольше, чтобы двери были отперты, когда она придет, и орган играл, иначе она огорчилась бы. Несколько дней подряд она приходила в церковь и всегда оставалась послушать. Но теперь она уехала; и из самого невероятного на этом свете всего невероятнее, что я еще когда-нибудь увижу ее.

- Вы ничего больше о ней не знаете?

- Нет.

- И вы ни разу за ней не пошли?

- Зачем я стал бы ее беспокоить? - сказал Том Пинч. - Разве она нуждалась в моем обществе? Она приходила слушать орган, а не видеться со мной; так ради чего я спугнул бы ее с места, которое так ей полюбилось? Нет, господь ее храни! - воскликнул Том. - Чтобы доставить ей хоть минутную радость, я играл бы на органе каждый день до самой старости; я был бы счастлив, если бы, вспоминая о музыке, она вспоминала заодно и беднягу музыканта, и вознагражден сверх меры, если бы она когда-нибудь подумала и обо мне, вспоминая о том, что ей так мило.

Новый ученик был, видимо, изумлен таким малодушием мистера Пинча и, вероятно, сказал бы ему об этом и, пожалуй, дал бы хороший совет, но в эту минуту они подкатили к дому мистера Пекснифа - к парадным дверям на этот раз, ибо случай был торжественный и радостный. Лошадь принял тот самый конюх, которого мистер Пинч заклинал нынче утром придержать ретивое животное; поручив его заботам это четвероногое и шепотом попросив мистера Чезлвита никогда, ни единым звуком не обмолвиться о том, что было ему доверено в избытке чувств, Томас Пинч повел нового ученика в дом, для безотлагательного представления мистеру Пекснифу.

Мистер Пексниф явно не ожидал их так скоро: он был окружен раскрытыми книгами и, держа во рту карандаш, а в руке компас, заглядывал то в один, то в другой том с великим множеством математических