наполняли эту тишину. Птичий гвалт вносил покой в душу Антона — со времён первой чеченской войны он не терпел гулких, звенящих тишиною предрассветных часов, таивших в себе самое страшное, что только может случиться на передовой, — угрозу внезапной атаки. После одной из таких атак под Хасавюртом он потерял половину взвода и получил второе пулевое ранение в грудь от огромного волосатого абрека, на счастье посчитавшего его убитым.

Освобождаясь от дрёмы, и привычно прислушиваясь к себе, генерал ощутил неясную тревогу. Машинально перевёл взгляд на висевший в углу солидных размеров монитор панорамного обзора, со всех сторон, как ёлка, обвешанный индикаторами контроля. Эта система была его детищем и тайной гордостью. Командный сервер, надёжно укрытый в штабе, в режиме реального времени собирал и первично обрабатывал данные о состоянии режима безопасности на территории его укрепрайона. Информация о наиболее важных происшествиях незамедлительно докладывалась военному и административному руководству общины. Случались дни, и не так уж редко, когда Антона посреди ночи поднимал пронзительный зуммер экстренной тревоги — прорван периметр, или попытка ограбления, или нападение на блокпост и т. п. Ну а дальше — по обстоятельствам. Иной раз такая «побудка» оборачивалась ночным боем или изнурительной погоней за нарушителями на бронетранспортёре или «вертушке», а то и многодневной войсковой операцией — так происходило, когда в их края «наведывались» крупные, хорошо вооружённые банды.

На этот раз синхронно мигали два датчика, однако, судя по сигналу, ничего страшного, похоже, за этим не стояло. Антон с дисплея считал краткие донесения о ночных событиях. Первое — пожар на машинно-тракторной станции в усадьбе Рюховское, жертв и разрушений нет, потушен силами местных огнеборцев.

Второе — посерьёзней. Обнаружены следы прорыва периметра. Предположительно группа до двадцати человек. Место — северо-западный участок периметра, километрах в трёх от села Аксаково. Жители предупреждены, гарнизон и добровольцы подняты по тревоге, идёт активное прочёсывание местности, на место готова выдвинуться опергруппа во главе с капитаном Макеевым.

Он удовлетворённо хмыкнул и под вторым сообщением вывел на экране значок «к» — контроль. С этого момента все должностные лица, так или иначе причастные к данному происшествию, обязаны докладывать о существенных изменениях ситуации в главный штаб АО с пометкой «лично генералу Савину». По опыту Антон знал: нарушители, кем бы они ни оказались, будут установлены в течение двух-трёх ближайших часов — в сущности, только этот вопрос его сейчас и интересовал. Чаще всего подобные локальные прорывы, даже вооружённые, пресекались местными силами. Но подстраховка в любом случае не помешает: случалось, что за такими «мелочами» скрывались и более крупные неприятности. (Ему вспомнилась прошлогодняя история, когда нарушение периметра в районе Спаса, искусно замаскированное под осеннюю миграцию лосей и кабанов, на самом деле служило прикрытием вооружённого нападения на один из центральных посёлков. В те дни впервые за много лет они столкнулись с ситуацией, когда противник отважился прямо и нагло посягнуть на объект, находящийся в зоне ответственности Армии обороны. Нападение удалось быстро и успешно отбить, но «знак Божий» в общине был воспринят со всей серьезностью. Господь не попустил бы такого безобразия, будь в «хозяйстве Савина» всё в полном порядке. Второго предупреждения свыше дожидаться не стали: по настоянию Антона на свет явились электронная охранная система «Сова», блокпосты и секреты на подступах к усадьбам, мобильные патрули и ежедневное дежурство добровольцев.)

Отдав необходимые распоряжения, Антон неторопливо «перелистал» на экране изображения центральных площадей основных усадёб: Забелье, Лукино, Спас, Становищи, Рюховское… всего шестнадцать. Всюду было спокойно. Посёлки нехотя пробуждались, перемигивались огоньками окон, лёгкий ветер гонял сухие листья по мостовым, в динамиках слышался ленивый, дежурный лай сторожевых собак. Улицы и площади были ещё серы и пусты. Утренние сумерки никак не желали отступать. Стылый ветер раскачивал верхушки деревьев, предвещая скорые холода.

Осмотр «хозяйства» невольно вернул Антона в те не столь уж давние времена, когда всё только начиналось. «Подсолнухи» были небольшой деревней, а остальные усадьбы существовали лишь в планах. Сколько сил и творческой энергии, сколько споров и бессонных ночей потребовалось им тогда, чтобы «по уму», сочетая принципы разумной достаточности и хозяйственной эффективности, без ущерба для окружающей среды спланировать и спроектировать эти поселения. Все вопросы, а их были сотни, решались с «чистого листа». Опыта ни у кого из общинников «первой волны» не было. И взять было негде: чем жили дореволюционные русские деревни, никто, естественно, знать не мог, а пример колхозов и тем более убогих фермерских хозяйств периода «либерального реванша», последовавшего за распадом СССР, не представлял никакой практической ценности. Как уж они выбрались из этого лабиринта — случайно ли попали в яблочко или Господь вразумил? — так и осталось загадкой, только те, первые проекты оказались на редкость удачными. И не только в плане разумного расположения объектов жизнеобеспечения — даже в выборе типов домов и технологии строительства. За основу была взята идея двухуровневого псковского семейного дома девятнадцатого века с кирпичным первым этажом и рубленой мансардой. Нижняя часть дома собиралась из производимого на месте пеноблока; верхняя представляла собой на первый взгляд обычный русский сруб. Но только на первый взгляд. Изюминкой было то, что после первичной рубки и сборки готовые бревна проходили тщательную и качественную сушку, что позволяло сразу, не дожидаясь многомесячной усадки, вводить дом в эксплуатацию.

«Отче наш, иже еси на небесех!… — опустившись на колени и стараясь удерживать внимание в верхней части сердца, Антон дважды прочитал главную православную молитву. Он чувствовал, что с каждым новым словом мозг его словно очищается, а тело наливается свежей и плотной силой. Иногда — он знал за собой эту слабость — ему отчаянно не хотелось по утрам молиться, но с годами он убедился — без «зарядки души» и день пройдёт наперекосяк, и сердце будет не на месте. После «обязательной» части молитвенного правила он кратко и покаянно помянул свои вчерашние — даже вроде бы мелкие и незначительные — срывы и прегрешения, испросил у Господа укрепления души и тела и с особым удовольствием вручил Ему бразды правления своею сегодняшней жизнью: «… и пусть будет на всё воля Твоя, но не моя, ибо Ты знаешь мои пути, Ты лучше меня ведаешь, что мне полезно, а что нет!» Завершая «омовение души», Антон вспомнил своих усопших родителей и испросил у Всевышнего заступничества за родную общину и всех православных христиан.

«Наверное, это всё-таки был шум сосен» — окончательно решил он, возвращаясь к недавнему уколу тревоги. То была его тайна. О ней знала мать, но она умерла более десяти лет назад, ещё до начала Исхода. Собственно говоря, это даже не было тайной — скорее, глубоким и острым личным переживанием, картинкой из детства, сопровождавшей его — надо же такому случиться! — всю сознательную жизнь. Давным-давно, сколько ему тогда было — полтора-два года от роду? — маленький Антошка лежал на открытой веранде летнего детского сада в подмосковном Кратово. Он не спал, как положено, а напряженно вслушивался в скрип и шелест сосен, изо всех сил стараясь не пропустить звука приближающегося поезда, который вёз к нему из далёкой Москвы родителей с долгожданными пряниками и конфетами. Сердце заходилось от восторга, каждая клеточка маленького его тела тонко вибрировала от напряжённого и тревожно-сладостного ожидания. Это чувство навещало его каждые две недели, каждый родительский день. Перестук колес всегда возникал внезапно, словно падал с небес. Вот он гулким эхом возникает в далёком-далеке, вот нарастает, смешиваясь с грустным и ворчливым перешептыванием сосен, вот взмывает ввысь, и вдруг… заполняет собой весь мир, сотрясая всё его детское существо и намертво впиваясь в подсознание, чтобы потом будоражить и терзать память до самой смерти. Шум сосен… Опять этот шум сосен! Каждый раз, когда Антону где-либо доводилось слышать этот звук, да ещё в придачу к шуму электрички, в душе начинали мощно вибрировать те же, что и полвека назад, струны тоски и надежды. Генерал любил это чувство, но одновременно и тяготился им: как всякий взрослый и властный человек он избегал острых, пусть даже и скрытых от постороннего взгляда проявлений собственной слабости и уязвимости. Возможно, потому, что эти эмоции не поддавались его личному контролю, исходили от сил, явно превосходящих его волю и разум.

Мысли о детстве развеяли остатки утренней тревоги. Совершив обычный моцион с обязательной зарядкой и обливанием ледяной колодезной водой (только это и позволяло ему держать в форме израненное тело), Антон наскоро позавтракал, оделся и посмотрел на часы. Без двух минут восемь. В самый раз! Раздавшийся у крыльца лихой визг тормозов и короткий нетерпеливый гудок вызвали у командира