Я без труда разглядел новый адрес. На конверте значилось «мистеру Томасу Пиджону, Почтовая контора, Р…, Нортгемптоншир, до востребования». Я немедленно двинулся в Р…; сказал там на почте то же, что и в Б…; и опять пришлось мне ждать три дня, пока кто-то явился. Наконец приезжает другой парень верхом на лошади.

— Нет ли писем для мистера Томаса Пиджона?

— А вы откуда?

— Из Новой гостиницы, близ Р…» Письмо подают, а тот в галоп и ускакал. Я порасспросил насчет Новой гостиницы под Р…, и, когда мне сказали, что это уединенное строение, что-то вроде заезжего двора, и стоит оно милях в двух от станции, я подумал: «Поеду и погляжу». Все оказалось, как мне описывали, и я зашел поразведать, что и как. Хозяйка сидела в распивочной, и я попробовал завязать с ней разговор; спрашиваю, как идут дела, заговариваю о погоде, сыро, мол, и все такое, когда в открытую дверь я увидел в соседнем помещении — то ли гостиная, то ли кухня, — сидят у огня трое мужчин; и один из них, если судить по данному мне описанию, сам Томпсон-Улюлю!

Я вхожу, подсаживаюсь к ним, стараюсь завести приятный разговор, но они оробели… приумолкли… косятся на меня, переглядываются уж как угодно, только не любезно. Примерился я к ним, и убедившись, что они все трое крепкие ребята, каждый крупнее меня, да приняв еще в соображенье, что вид у них неласковый… что дом стоит на отлете… до железной дороги — две мили… что надвигается ночь, — я решил, что не худо мне будет глотнуть для храбрости грогу. Итак, я заказал себе стаканчик — и пока я сидел у огня и попивал, Томпсон встал и вышел.

Тут еще та была трудность, что я не мог сказать наверняка, впрямь ли это Томпсон, потому что я его до тех пор в глаза не видал; и нужно мне было вполне удостовериться, что это он и есть. Так или иначе, а ничего теперь не оставалось, как последовать за ним и брать быка за рога. Я настиг его во дворе, где он разговаривал с хозяйкой. Впоследствии выяснилось, что его разыскивал за что-то еще полицейский офицер из Нортгемптона и, зная, что тот офицер (как и я) рябой, он и принял меня за него. Как я уже сказал, он, когда я подошел, стоял во дворе и разговаривал с хозяйкой. Я положил ему руку на плечо — вот так — и сказал:

— Томпсон-Улюлю, бросьте! Я вас знаю. Я сыщик из Лондона, и я беру вас под стражу за уголовное дело!

— А плевал я на вас! — говорит Улюлю.

Мы вернулись в дом, и два его товарища стали громко возмущаться, и вид их, смею вас уверить, мне не нравился.

— Отпустите человека. Что вы собираетесь с ним делать?

— Я вам скажу, что я собираюсь с ним делать. Я собираюсь отвезти его сегодня вечером в Лондон — и не быть мне живу, если я его не отвезу. Я тут не один, как вы, может быть, воображаете. Займитесь каждый своим делом и не суйтесь. Так оно для вас же будет лучше, потому что я отлично знаю вас обоих.

Я их в жизни не видел и слыхом о них не слыхал, но выпад удался: они присмирели и держались в стороне, покуда Томпсон собирался в путь. Я, однако, подумал про себя, что они, чего доброго, нагонят нас на темной дороге и попытаются отбить Томпсона; и я сказал хозяйке:

— Кто у вас тут есть из мужской прислуги, миссис?

— А никого, мы мужской прислуги не держим, — говорит она сердито.

— Но есть же у вас, полагаю, конюх?

— Да, конюх у нас есть.

— Позовите его.

Приходит молодой парень с лохматой головой.

— Помогите-ка мне, — говорю, — молодой человек. Я — офицер сыскной полиции, из Лондона. Этого человека зовут Томпсон. Я его взял под стражу за уголовное дело. Мне нужно отвезти его к железной дороге, на станцию. Именем королевы приказываю вам ехать с нами; и заметьте, друг мой, если вы откажете мне в помощи, вы наделаете себе таких хлопот, что и сами того не представляете!

Вряд ли когда-нибудь вы видели, чтобы человек сильнее вылупил глаза.

— Ну, Томпсон, поехали! — говорю я.

Но когда я вынул наручники, Томпсон закричал:

— Нет! Только не это! Этого я не стерплю! Я тихо поеду с вами, но этих штук я носить не желаю!

— Томпсон-Улюлю, — говорю, — я буду по-хорошему с вами, если и вы поведете себя по-хорошему. Дайте мне честное слово, что вы мирно поедете со мной, и я не стану надевать на вас наручники.

— Согласен, — говорит Томпсон. — Только наперед я выпью стакан бренди.

— Я и сам не прочь, — сказал я.

— Дайте и нам по стакану, хозяюшка, — сказали два его товарища, — и черт вас возьми, констебль, вы позволите вашему подручному тоже промочить горло, а?

Я разрешил, и все мы выпили вкруговую, а потом мы с конюхом благополучно отвезли Улюлю на станцию, и я в тот же вечер доставил его в Лондон. Впоследствии его оправдали за недостатком улик; и, насколько мне известно, он всегда меня нахваливает и говорит, что я лучший человек на свете.

Когда сыщик под гул одобрения закончил рассказ, инспектор Уилд важно затянулся, посмотрел в упор на хозяина дома и начал так:

— Неплохую штуку отколол я с Файки, тем самым, которого судили за подделку акций Юго-Западной железной дороги, совсем на днях. А как было дело? Могу рассказать.

По моим сведениям этот Файки с братом имели фабрику в тех вон местах (он указал куда-то через реку в сторону Сэррея[7]), и они там покупали подержанные экипажи. И вот, после нескольких безуспешных попыток схватить его другими способами, я написал ему письмо за вымышленной подписью, сообщая, что могу предложить ему для покупки лошадь и фаэтон; и что я на следующий день приеду к нему, чтобы он мог посмотреть товар, а в цене, добавил я, мы сойдемся, продается за бесценок. Затем мы со Строу пошли к одному моему знакомому, который держит конюшни и дает напрокат лошадей, и взяли мы у него на один день фаэтончик — прямо-таки шикарный выезд! Поехали мы, значит, туда, прихватив еще одного моего товарища (не из наших сотрудников); и, оставив товарища близ трактира в фаэтоне, чтоб он присмотрел за лошадью, мы пошли на фабрику — там же неподалеку. На фабрике мы увидели за работой несколько крепких молодцов. Посмотрели мы на них, соразмерили мысленно наши силы, и стало мне ясно, что провести такое дело тут на месте и пробовать нечего. Их было слишком много. Надо выманить голубчика за дверь.

— Мистер Файки, — спрашиваю, — дома?

— Нет, ушел.

— А скоро ждете его домой?

— Да не так чтоб скоро.

— Н-да! Ну, а брат его дома?

— Я его брат.

— Вот как неудачно-то вышло… Я ему вчера написал, сообщил ему, что есть у меня на продажу лошадка с фаэтоном, и я не поленился, прикатил сюда на этой самой лошадке, а брата вашего нет дома.

— Да, его нет дома. Вам не трудно будет заглянуть в другой раз?

— Да нет, никак не могу. Мне надобно продать — вот оно в чем дело; и откладывать я не могу. Может быть, вы его разыщете?

Сперва он сказал, что это никак не возможно, потом, что, право-де, он не знает, а потом, что пойдет попробует. Так, в конце концов он поднялся наверх, где был у них вроде как бы чердачок, и вот сходит вниз сам Файки в жилете, без сюртука.

— Ну, — говорит он, — дело у вас, как видно, срочное.

— Да, — говорю, — очень срочное, и вы сами увидите, продаем по дешевке — прямо за бесценок!

— Мне сейчас не так уж нужна упряжка, — говорит он, — но все-таки, где она у вас?

— Да пожалуйста, — говорю я, — тут рядом и стоит. Сходите посмотрите.

Он ничего не заподозрил, и мы пошли. И тут сразу же получилась неприятность: когда мой товарищ попробовал прокатиться по дороге, чтобы показать лошадку на рыси (а править лошадьми он не умел — правил как малый ребенок), лошадь понесла. В жизни не видал я такой скачки!

Когда лошадь отскакала свое и фаэтон стал, Файки обошел его и так и этак с видом знатока. Я