тонкого лица голубоглазой блондинки, смазливой, но с давно немытыми волосами, выбивающимися из-под синего старенького платка.

Взгляд светловолосой женщины был отрешеннохмур, в сторону блок-поста она не глядела, подволакивала левую ногу без погрешностей. Но во всей её фигуре майор-оперативник, вглядываясь, не видел привычного для грозненских женщин переутомления. Никандров уже давно насторожился, как стоящий на номере стрелок по волку. Интуиция редко подводила его, привыкшего к виду крови. Внимательно отсмотрев всех, подходящих к блок-посту грозненских беженцев он снова поймал в бинокль хромоножку. Поклонник Александра Дюма, «собровец» окрестил интересующую его женщину «мадемуазель де Лавальер».

Чем ближе эта невысокая, изящная женщина подходила к блок-посту, тем больше страдания выражало её лицо, тем ближе она жалась к высокому старику, в прошлом, несомненно, армейскому офицеру. Тот уже охотнее принимал её помощь, даже позволил один раз обнять себя, когда подскользнулся на обмерзшем камне. Старик был одинок и величественен. Он шел к блок-посту, как корабль в спасительный порт. Пережив ужасы авиационных налетов, артиллерийских дуэлей и рукопашные схватки противоборствующих сторон, он все равно был спокоен. На его благородном, исхудалом, узком лице Никандров не видел страха, в давно потерявших цвет глазах контузионное воспаление отсутствовало. Он напоминал бежавшего из плена, одолевшего сотни километров по бездорожью, потерявшего силы, но идущего к цели на силе характера.

Спустившись вниз по узкой, под тяжестью его боевого снаряжения гнущейся лестницей, майор Никандров крикнул фельдшера и, показав на старика, хорошо видного невооруженным глазом, приказал отвезти ветерана Великой Отечественной войны в госпиталь аэропорта Северный. Надо было побороться за жизнь старого офицера.

Когда грозненцы подошли к блок-посту — массивному кубу из стоящих друг на друге бетонных блоков, зарядил привычный, изматывающий душу снег с дождем. Никандров заметил, что по лицу идущей рядом со стариком блондинки мелькнула легкая тень радости. Она подумала — кому охота в такую погоду плотно досматривать десятки людей, всегда готовых сорваться в пике истерики. Рогатки, завернутые в колючую проволоку, и правда, стали быстро раздвигать для прохода людей. Когда к высокому старику-ветерану мягко шагнул фельдшер, и, не обращая внимания на его легкое сопротивление, увел за собой в глубь блок-поста, блондинка даже сделала вид, что хочет последовать за ним, но дорогу ей преградил человек в черном омоновском берете без российской эмблемы, с полным отсутствием знаков отличия на пятнистой, с поднятым меховым воротником, спецназовской куртке, в разгрузке, набитой боеприпасами, с ножом на левом бедре — автомат висел за спиной. Щурясь от падающих на ресницы карих глаз снежинок, он улыбнулся и тихо сказал:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — женщина попыталась улыбнуться в ответ, стеснительно заправляя давно немытые, когда-то роскошного цвета волосы под платок.

Теперь Никандров отчетливо видел, что женщине не больше двадцати пяти лет, что она умна, скрытна, что с документами у неё наверняка все в порядке. Её длинные, красивые пальцы были тоже давно неухожены и не обезображены золотыми кольцами, которыми до войны не в меру украшали себя как русские, так и чеченки.

— Куда путь держите, красивая, незамужняя? — поиграл словами Никандров, не сводя глаз с лица беженки.

— В Моздок хочу выехать, — тихо сказала она и застегнула верхнюю пуговицу потерявшего белый цвет великоватого ей пальто.

— Почему раньше не могли выехать? Какие препятствия были? — сказал майор, ощупывая молодую женщину дерзким, молодцеватым взглядом.

— Мать у меня убили, — опустив голову и уже громче, чтобы слышали все, ответила беженка.

— Кто?

— Да кто ж его знает. Снаряд залетел в квартиру. Первую комнату разворотил, а до третьей, где мы с мамой на полу лежали, осколки долетели.

— У боевиков тоже артиллерия есть, — нейтрально сказал майор.

На их разговор уже обращали внимание. Проходящие мимо беженцы невыразительно-легко скользили по ним взглядом. Солдаты внутренних войск — хозяева блок-поста, зная, что «собровец» никогда просто так не цепляется, с интересом ждали развязки происходящего.

— Документы у вас какие есть на руках? — поинтересовался Никандров. Он был на редкость спокоен. Хотя впервые за месяц командировки в Грозный не мог уверенно признаться себе, что перед ним враг.

Майор Никандров знал, что мешает этому. Его жена Валентина, сидящая сейчас в Москве у своего любимого телевизора и представить себе не могла, как волновало его душу это проклятое, самой Валентиной давно забытое белоснежное, красивое пальто, в которое теперь была одета русская грозненка. Именно такое пальто было на Валентине, когда двенадцать лет назад он привел её, москвичку, в старенький дом на окраине уральского города, где жила его бабушка, в ту неде-лю госпитализированная в больницу. Он, Никандров Иван, расстелив белое роскошное пальто Валентины на стареньком диванчике, заласкавшись, сделал из Валентины, скромной тогда восемнадцатилетней работницы Останкинского молочного комбината, легкую, гибкую женщину-хищницу, с которой сегодня его в душевном плане ничего, кроме сына не связывало.

Паспорт на имя Раисы Приставкиной, уроженки Гудермеса, проживающей в Грозном, был в полном порядке. В меру поношенный, со всеми реквизитами, с законной печатью о разводе. То, что Раиса Аркадьевна, красавица, уже успела развестись, не удивило, но искренне расстроило Никандрова. Он представил, какие через две-три недели в ней произойдут перемены. Отмоется, отоспится у родственников в Моздоке и начнется у неё в тыловом городе реабилитация с попойками в ресторанах, со встречами на квартирах, в гостиницах. И для попавших по разным делам в глубокий тыл фронтовиков из чеченских ущелий, горных комендатур она, такая красивая, станет самым большим утешением их временного возвращения в жизнь. Он вспомнил, как сладостно билось в его руках, воздушное, ладное тело Вали, откровенное в красоте, и, чтобы больше не тревожить себя воспоминаниями, отдал Приставкиной паспорт. Оставался последний вопрос, который обязан, был задать каждый уважающий себя офицер. Ведь женщина при ходьбе подтаскивала ногу, как бывает при сильной травме колена.

— Вы нуждаетесь в помощи? Могу попросить нашего медика, — как можно мягче сказал Никандров. — Он в этих делах разбирается. Вмиг починит.

Отказавшись с искренней благодарной улыбкой, женщина откровенно ждала, когда ей можно будет покинуть блок-пост. Беженцы, наскоро проверенные солдатами ВВ и сержантами ППС, уже выходили за его охраняемый периметр.

Никандров, понимая, что в отказе женщины от медицинской помощи нет логики, вслух посочувствовал:

— Как вы одна до Моздока добираться будете?

— Не знаю, — лицо молодой женщины просветлело.

Она уже поворачивалась, чтобы уйти, когда за спиной Никандрова раздался по-детски восторженный, радостный окрик:

— Наташка!

Кричал вышедший из отдыхайки солдат-пулеметчик, всю ночь отстоявший на боевом посту, а теперь отоспавшийся и голодным термитом вылезший на белый свет.

— Наташка! — завопил он ещё громче и бросился обнимать молодую женщину, только что отпущенную Никандровым, прячущую от всех лицо.

— Не может быть! Наташка! Сестренка!

Солдат обнимал беженку, душил её в своих объятиях. Женщина в грязнобелом, изношенном пальто просто тонула в них. Солдат разворачивал её лицо к себе, в сторону застывшего от удивления майора Никандрова, а женщина растерянно утыкала голову в солдатскую грудь, закрытую черным бронежилетом.

На блок-посту все, кто видел происходящее, застыли, будто их коснулась волшебная палочка.

— Вы ошиблись. Вы ошиблись, — шептала, пытаясь освободиться из объятий солдата,