Справный солдат, Антон имел при себе материал для подшивки подворотничков, две иголки с ниткой, ножницы, плоскогубцы и… письмо матери, не единожды читанное.

— Здравствуй, сынок, — прочитали с болью омоновцы. — Привет с Прочноокопа. Антоша, получили от тебя письмо, и все сразу обрадовались.

То, как был найден Антон, хладнокровно зафиксировала омоновская видеокамера. Тело отвезли в бывшую пожарку, в те годы морг аэропорта «Северный». На кусочке желтой клеенки, привязанной к трупу, кто-то из златоустовцев написал: «Антоша». А письмо матери к сыну омоновцы оставили у себя. Не было уверенности, что на том скорбном пути, который предстоял телу, важный для опознания документ не затеряется.

Возвратясь в Златоуст, омоновцы обратились в следственный аппарат УВД. Было установлено, что Прочноокоп — это станица Прочноокопская Краснодарского края. Следователь, которому поручили расследование, связался с военкоматами Кубани. Потом обмен информацией неожиданно прекратился…

В декабре 1997 года в Дагестане судьба свела меня, спецкора «Щита и меча», с омоновцами Златоуста. Они и поведали эту печальную историю, сказав, что письмо к Антоше по-прежнему у них. И, может, мать все еще ищет сына.

Межрегиональная ассоциация социальной защиты ветеранов спецподразделений правоохранительных органов и спецслужб «Русь», которой руководит Л. Петров, командировала меня в Златоуст.

Вернувшись, я обратился в Генеральную прокуратуру России к сотруднику Главного следственного управления А. Еланцеву. Он, много работавший на Северном Кавказе, вдумчиво прочитал привезенный из Златоуста документ, просмотрел видеоматериал с кошмарными подробностями обнаружения трупа и стал звонить по московским инстанциям, занятым поиском пропавших без вести в Чечне. Обнадеживающих ответов не последовало. Антон из Краснодарского края в московских компьютерах не значился.

— Надо ехать в Ростов-на-Дону, в 124-ую судебно-медицинскую лабораторию Северо-Кавказского военного округа, — вздохнув, сказал А. Еланцев. — Только там можно узнать что-то конкретное.

В период боевых действий на чеченской территории Ростову-на-Дону выпала печальная участь принимать тела погибших российских воинов. Был создан и самоотверженно трудился Центр погибших, где опознанные трупы, обмыв и переодев в новенькое обмундирование, закатывали в цинк. Только потом взмывали в воздух «Черные тюльпаны». Обезличенные тела военнослужащих, то есть неопознанные, оставались в ведении 124-й судебно-медицинской лаборатории СКВО, перед которой была поставлена задача идентифицировать всех погибших.

По дороге в Ростов я думал об Антоне, о его родителях, родственниках, друзьях. В письме к Антоше мама передавала ему привет от Лени, Саши, бабушки и Настеньки. «У нее уже два зуба прорезалось», — сообщала. И просила, чтобы сын берег себя. Была еще приписка отца: «Антон, что же ты так долго не писал? Тут мать чуть не чокнулась. Я же тебе говорил, что надо писать почаще и ничего не скрывать…».

Эксперты 124-й СМЛ СКВО, с которыми я ждал встречи, мыслились мне седыми полковниками, изработанными донельзя. Подобного, смертельно уставшего старшего офицера я видел в Центре погибших в конце марта 1996 года, когда сопровождал до Ростова двух убитых в Чечне офицеров СОБРа. Тогда с горечью давно оторванного от нормальной жизни человека тот полковник сказал: «Сколько с этой «Минутки» вы будете трупы везти?».

В Ростове-на-Дону меня встретил молодой, доброжелательный, но со строгим взглядом старший лейтенант Сергей Семенов. Я полагал, что лаборатория — на окраине города, до нее же оказалось не больше пятнадцати минут пешком.

По дороге Сергей вежливо отмалчивался, сказав, что полковник Владимир Владимирович Щербаков, начальник лаборатории, сейчас на месте. Все вопросы к нему…

Я понял: военная дисциплина в 124-й на должном уровне — и взволнованно ждал встречи.

…Полковник медицинской службы В. Щербаков впился глазами в текст привезенного мной письма и через минуту совершенно уверенно сказал:

— Антоша? Опознан. Тело выдано.

Через пару дней, прощаясь, я спросил Владимира Владимировича: «Что чувствуют эксперты, когда тело воина, уже не обезличенное, а с возвращенной ему фамилией увозят на родину?». Ответ был кратким: «Успокоение».

Нечто похожее испытал и я, когда услышал, что Антон опознан, что это военнослужащий 101-й бригады внутренних войск МВД России Антон Викторович Теплов, 1977 года рождения.

Боль в моем сердце по нему не иссякла, ее прибавилось — ведь теперь у солдата, замученного боевиками, были не мифические родители, а с конкретным адресом, пережившие страшную трагедию.

Славяна, помощница В.Щербакова, принесла нам скорбную папку. Среди фотоснимков, документов я увидел ксерокопию того письма, что мне вручили омоновцы.

— Значит, уральцы помогли идентификации?

— Письмо, сохраненное ими, оказалось судьбоносным, — сказал Владимир Владимирович.

Вся работа по идентификации обезличенного трупа, найденного 31 января 1996 года под Грозным, именовалась: «Информационно-аналитическая разработка по ориентирующим признакам».

Когда тело поступило в 124-ю судебно-медицинскую лабораторию СКВО, его идентификация была поручена эксперту Александру Борисовичу Коптеву.

На камуфлированном бушлате Антоши четко читалось: «Кочетков», а на куртке — «Э.Ф….лов». Таких случаев, когда в Чечне донашивали дембельскую одежду, в практике лаборатории было немало. Чужая маркировка уводила поиски в сторону, замедляла их. В идеале работа судебно-медицинского эксперта не предполагает оперативных расследований. Сотрудникам 124-й судебно-медицинской лаборатории (судебных экспертиз и медицинской идентификации) приходится активно заниматься этим, что, конечно, не дело. Нагрузки и без того велики.

— Своими офицерами горжусь, — сказал мне полковник В. Щербаков. — Их, абсолютно надежных, никогда не надо подгонять.

Офицеры и другие сотрудники 124-й СМЛ были, как на подбор, молоды, с опытом, что сделало бы честь любой державе. У большинства из них, как и у полковника В. Щербакова, за плечами Санкт- Петербургская военно-медицинская академия. Она дала им не только знания и академическую ответственность, но и гвардейскую прямоту и духовную высоту, что не позволяет им очерстветь.

В нашей повседневной жизни мы старательно избегаем мыслей о смерти, боимся снов о ней, а когда видим смерть, когда она разит наших близких, мы заболеваем, выбиваемся из привычного круга забот, долго восстанавливаемся.

Каково же офицерам 124-й, которые с «костлявой» на ты? Они в постоянном сражении с ней, любящей отнимать у своих жертв имена и фамилии.

В комнате для опознания 124-й СМЛ СКВО есть созданная на средства ростовского Комитета солдатских матерей стела с надписью: «Им возвращены имена». За каждой фамилией на ней — незримые для нас слезы матерей и отцов, жен и невест, детей… С 1 февраля 1995 года по 5 марта 1998 года сотрудниками лаборатории установлены личности 551 погибшего в Чечне военнослужащего, тела которых отправлены к местам захоронения.

Полковник В. Щербаков говорил, что после каждого успешного опознания в душах сотрудников лаборатории хоть ненадолго, но наступает успокоение. Мне думается, только не для их родных, которым тоже известно, какое это мучительное, выматывающее силы и нервы действо — идентификация обезличенных трупов, как терзают подкорку запахи тления, сам вид истерзанной, гниющей плоти…

Отпуск у сотрудников 124-й всего полтора месяца, санаторно-курортного обслуживания не бывало, обеспечение квартирами не предвидится. О наградах разговоров нет.

Неужели за успешную идентификацию военнослужащих внутренних войск молодые, классные эксперты лаборатории не заслуживают нагрудных знаков внутренних войск «За отличие в службе»? Их, ежедневно выходящих на поединок со смертью, надо окружить всеобщим вниманием, а если конкретно о наградах, то орденов и медалей «За заслуги перед Отечеством» они более чем достойны.

Для них, как для матери Антона Теплова и тысяч матерей других, война — это прежде всего