Легкая тень прошла по ее лицу; ее огорчало, что он обращается к ней как к ребенку. Она не ожидала, что он подметит это, но к ее удивлению он тотчас же сказал:

- Я искал ласкового обращения и ничего другого не придумал. Вы сами только что назвали себя именем, которым вас зовут в доме у моей матери; позвольте же и мне называть вас так, тем более что в мыслях я всегда употребляю это имя: Крошка Доррит.

- Благодарю вас, сэр; это имя мне очень нравится.

- Крошка Доррит.

- Никакая не Крошка, а маменька, - наставительно поправила Мэгги, уже совсем было задремавшая.

- Это одно и то же, Мэгги, - успокоила ее Крошка Доррит, - одно и то же.

- Совсем одно и то же, маменька?

- Да, да, совсем.

Мэгги рассмеялась и тотчас же захрапела. Но для Крошки Доррит в этой нелепой фигуре и в этих вульгарных звуках не было ничего безобразного. Маленькая маменька даже как будто гордилась своим неуклюжим ребенком, и глаза ее сияли, когда она вновь посмотрела в печальное, загорелое лицо того, к кому пришла. Ей было любопытно, какие мысли приходят ему в голову, когда он смотрит на нее и на Мэгги. Она думала о том, как счастлива была бы дочь человека, у которого такое лицо, каким бы он был заботливым, любящим отцом.

- Я хотела сказать вам, сэр, - снова начала Крошка Доррит, - что мой брат выпушен на свободу.

Артур был очень рад это слышать и выразил надежду, что теперь все у него пойдет хорошо.

- И еще я хотела сказать вам, сэр, - продолжала Крошка Доррит, с дрожью в голосе и во всем своем маленьком теле, - что мне запрещено знать, кому он обязан своей свободой, запрещено спрашивать об этом, запрещено догадываться, запрещено высказать этому великодушному человеку, как безгранично я ему благодарна!

Ему, верно, не требуется благодарности, заметил Кленнэм. Он, может быть, сам (и с полным основанием) благодарит судьбу, что она дала ему случай и средство оказать маленькую услугу той, которая заслуживает гораздо большего.

- И еще я хочу сказать, сэр, - продолжала Крошка Доррит, дрожа все сильней и сильней, - что, если бы я знала его и могла говорить, я бы сказала ему, что никогда, никогда он не сможет представить себе, как глубоко я тронута его добротой и как был бы тронут ею мой добрый отец. И еще я хочу сказать, сэр, что, если бы я знала его и могла говорить - но я его не знаю, и я помню, что должна молчать! - я бы сказала ему, что до конца моей жизни я буду каждый вечер молиться за него. И если бы я знала его, если бы я могла, я стала бы перед ним на колени, и целовала бы ему руку, и умоляла бы не отнимать ее - хоть одно мгновение! - чтобы я могла пролить на нее слезы благодарности, потому что больше мне нечем его отблагодарить!

Крошка Доррит прижалась губами к его руке и хотела было опуститься на колени, но он мягко удержал ее и усадил снова в кресло. Ее взгляд, ее взволнованный голос были для него самой лучшей благодарностью, хоть она не догадывалась об этом. С трудом преодолевая собственное волнение, он сказал:

- Ну, полно, полно, Крошка Доррит! Будем считать, что вы узнали, кто этот человек, и что вы все это имели возможность исполнить и даже исполнили. И теперь забудьте об этом человеке и расскажите мне - не ему, а мне, вашему другу, которым вы всегда можете располагать, - почему вы бродите по улицам в такой поздний час и что завело вас чуть не в полночь так далеко от дома, мое милое... - 'дитя', чуть было не сорвалось опять у него с языка, - моя милая маленькая Крошка Доррит?

- Мы с Мэгги нынче были в театре, - сказала она, привычным усилием справившись со своими чувствами, - в театре, где у моей сестры ангажемент.

- Ой, до чего же там хорошо! - неожиданно отозвалась Мэгги, видимо обладавшая способностью засыпать и просыпаться в любую минуту по своему усмотрению. - Не хуже, чем в больнице. Только что курятины не дают.

Она слегка поежилась и снова заснула.

- Мне иногда хочется своими глазами взглянуть, как идут дела у сестры, вот мы туда и отправились, - пояснила Крошка Доррит. - Люблю иногда посмотреть на нее издали, так, чтобы ни она, ни дядя не знали. Правда, мне это редко удается, ведь если я не ухожу на работу, так сижу с отцом, а если и ухожу, так всегда спешу к нему вернуться. Но сегодня я ему сказала, что иду на бал.

Робко и нерешительно произнеся это признание, она снова подняла глаза на Кленнэма, и так ясно прочитала на его лице вопрос, что поторопилась ответить:

- О нет, что вы! Я ни разу в жизни не была на балу. И немного помедлив под его внимательным взглядом, добавила:

- Я надеюсь, что тут нет большого греха. Приходится иной раз выдумывать немножко, ради их же пользы.

Она боялась, что он мысленно осуждает ее за эти уловки, помогающие ей заботиться о своих родных, думать о них, оберегать их без их ведома и благодарности, быть может, даже навлекая на себя упреки в недостатке внимания. Но у Кленнэма в мыслях было совсем другое - он думал о необыкновенной силе духа, сокрытой в этой слабенькой девушке, об ее стоптанных башмаках и поношенном платьице, об ее несуществующих, выдуманных развлечениях. Где же этот бал, куда она будто бы отправилась, спросил он. В одном доме, где ей часто случается работать, отвечала, покраснев, Крошка Доррит. Она не стала путаться в подробностях перед отцом; просто сказала в двух словах, чтобы он не беспокоился. Отец не должен был думать, что речь идет о каком-то настоящем великосветском бале - да ему это вряд ли и пришло бы в голову. Она покосилась на свою плохонькую шаль.

- Мне еще никогда не случалось уходить из дому на всю ночь, - сказала Крошка Доррит. - Лондон кажется таким большим, таким чужим, таким пустынным.

Крошка Доррит вздрогнула, говоря эти слова; огромный город, раскинувшийся под черным небом, пугал ее.

- Но я не потому решилась обеспокоить вас, сэр, - продолжала она, снова овладев собою. - Моя сестра свела знакомство с какой-то дамой, и ее рассказы об этом знакомстве встревожили меня, вот я и отправилась сегодня в театр. А проходя мимо вашего дома, я увидела свет в окне, и...

Не в первый раз. Нет, не в первый раз. Уже много вечеров свет в этом окне, точно далекая звездочка, манил Крошку Доррит. И нередко, усталая и измученная, она возвращалась в Маршалси кружным путем, чтоб только пройти мимо дома, где жил вернувшийся из дальних стран человек с печальным, загорелым лицом, который говорил с ней как друг и покровитель.

- И вот я надумала подняться к вам, чтобы поговорить о трех вещах, о которых мне очень нужно вам сказать. Первое, это то, что я уже пыталась, но не могу... не должна...

- Тсс, тсс! Мы ведь уже уговорились, что с этим покончено. Перейдем ко второму, - сказал Кленнэм, успокаивая ее ласковой улыбкой. Он помешал в камине, чтобы пламя разгорелось ярче, и поставил на столик перед ней вино, пирожное и фрукты.

- Второе вот что, сэр, - сказала Крошка Доррит, - мне кажется, миссис Кленнэм узнала мою тайну - узнала, откуда я прихожу и куда возвращаюсь. Иначе говоря, - где я живу.

- Вот как? - живо откликнулся Кленнэм и, немного помолчав, спросил, почему она так думает?

- Мне кажется, мистер Флинтвинч выследил меня, - сказала Крошка Доррит.

Кленнэм помолчал еще немного, сдвинув брови и глядя в огонь; потом снова спросил: а почему она так думает?

- Я два раза повстречала его. Оба раза недалеко от дома. Оба раза вечером, когда возвращалась с работы. Оба раза у него был такой вид, что мне эта встреча показалась не случайной - хоть, может быть, я и ошибаюсь.

- Он вам что-нибудь говорил?

- Нет, только кивнул и прошел мимо, склонив голову набок.

- Черт бы его побрал с его головой, - задумчиво пробормотал Кленнэм, не отводя глаз от огня, - она у него всегда набок.

Опомнившись, он стал уговаривать ее выпить вина, съесть хоть кусочек чего-нибудь - трудная задача,