добрая кварта — и в числе полудюжины других кушаний подает почти целого дымящегося горячим паром жареного козленка. Она столь же благодушна, как неопрятна, а это немало. Итак, разопьем эту фиаску вина за ее здоровье и за процветание заведения!
Добравшись до Рима и оставив за собой и его и паломников, которые расходятся по домам с обязательной раковиной[173] и посохом и просят подаяния ради господа бога, мы едем по прекрасной местности к каскадам Терни, где речка Велино бросается очертя голову со скалистого края обрыва, вся в сверкающих брызгах и радуге. Перуджа, хорошо укрепленная человеческими руками и самою природой — она расположена на возвышенности, круто подымающейся над равниной, где пурпурные горы сливаются вдали с небом, — блистает в базарный день яркими красками. Они замечательно оттеняют ее мрачные, но богатые готические постройки. Мостовая базарной площади завалена деревенскими товарами. По всему крутому склону холма, вдоль городской стены, идет шумный торг телятами, ягнятами, свиньями, лошадьми, мулами и быками. Куры, гуси и индюки отважно взмахивают крыльями у них между копытами; покупатели, продавцы и просто зеваки толкутся везде и всюду и загораживают проезд, когда мы с криком «берегись!» появляемся перед ними.
Под ногами наших лошадей внезапно слышится металлический звук. Кучер останавливает их. Наклонившись с седла и воздев затем глаза к небу, он разражается следующим восклицанием: «О всемогущий Юпитер, лошадь потеряла подкову!»
Несмотря на зловещий характер этого события и на глубочайшее отчаяние во взгляде и жестах (возможных только у итальянского веттурино), с которыми он возвещает о случившемся, нас очень скоро выручает из беды обыкновенный смертный кузнец; с его помощью мы в тот же вечер добираемся до Кастильоне, а на следующий день — до Ареццо. В прекрасном соборе этого города происходит, разумеется, богослужение; между рядами колонн играют солнечные лучи, проникающие сквозь чудесные цветные стекла на окнах, частью выделяя, частью, напротив, скрывая коленопреклоненные фигуры молящихся и протягивая в глубь длинных приделов крапчатые полосы света.
Но сколько красот иного рода открывается нам, когда в одно прекрасное ясное утро мы смотрим с высокого холма на Флоренцию! Вот она лежит перед нами в освещенной солнцем долине, украшенная блестящей лентой извилистого Арно, окаймленная пышными холмами; вот подымаются посреди прекрасной природы ее купола, башни и дворцы, сверкающие на солнце, как золото!
Величаво сумрачны и суровы улицы прекрасной Флоренции, и громады массивных старинных зданий отбрасывают такое множество теней на землю и реку, что существует второй, совсем другой город великолепных форм и причудливых очертаний, постоянно лежащий у наших ног. На каждой улице хмурятся, в своем старинном угрюмом великолепии, огромные дворцы, построенные с таким расчетом, чтобы в них можно было отсиживаться, как в крепости, — с подозрительно прищуренными оконцами, накрепко забранными решетками, и со стенами чудовищной толщины, сложенными из гигантских глыб дикого камня. В центре города, на площади Великого Герцога, украшенной превосходными статуями и фонтаном Нептуна, высится Palazzo Vecchio[174] с громадными выступающими зубцами и Большой башней, стерегущей весь город. Во дворе — достойном по своей гнетущей мрачности Отрантского замка[175] — есть массивная лестница, по которой могла бы въехать самая тяжелая колымага с могучею запряжкою лошадей. Внутри дворца показывают большой зал, где великолепные украшения потускнели и осыпаются, но на стенах увековечены триумфы Медичи[176] и войны, которые некогда веди флорентийцы. Совсем рядом, во дворе, прилегающем к этому зданию, находится также тюрьма — отвратительное и страшное место, где некоторые заключенные заперты в крошечных, похожих на печи камерах, а другие выглядывают сквозь решетки и выпрашивают подаяние; где иные играют в шашки, иные болтают с приятелями, которые тем временем курят, чтобы освежить воздух, а иные покупают вино и фрукты у женщин-торговок, и все мерзко, грязно и гадко на вид. «Им тут живется неплохо, signore, — говорит тюремщик. — У них у всех руки в крови», — добавляет он, обводя рукой почти все здание. Не проходит и часа, как восьмидесятилетний старик, торгуясь с семнадцатилетней девушкой, закалывает ее насмерть кинжалом, посреди благоухающей цветами рыночной площади; и пополняет число арестантов.
Из четырех старинных мостов через Арно Ponte Vezchio[177], застроенный лавками ювелиров и золотых дел мастеров, — наиболее чарующая деталь в общей картине. Посередине, на пространстве, в котором мог бы вместиться дом, мост оставлен с обеих сторон незастроенным, и вид сквозь это пустое место кажется вставленным в раму: эта драгоценная полоса неба и воды и пышных дворцов, так спокойно сияющая в промежутке между теснящимися на мосту крышами и фронтонами, — восхитительно хороша. Повыше этого моста через реку переброшена Галерея Великого герцога. Сооруженная, чтобы соединить крытым проходом оба дворца, она пролагает себе путь по улицам, как подлинный деспот, не считаясь с препятствиями.
Впрочем, у Великого герцога есть и более достойный способ тайно проходить по улицам города, оставаясь неузнанным под черным одеянием с капюшоном, ибо он является членом Compagnia della Misericordia[178], — братства, объединяющего людей всех сословий и состояний. При несчастных случаях их долг — поднять пострадавшего и бережно доставить его в больницу. Если вспыхивает пожар, им полагается прибыть мгновенно и оказывать всемерную помощь и покровительство погорельцам. Одна из самых обыденных их обязанностей — ходить за больными и приносить им утешение, и они никогда не берут денег, не едят и не пьют в домах, посещаемых ими с этою целью. Те, кто назначен дежурить, мгновенно собираются, едва раздается звон большого башенного колокола; рассказывают, что однажды Великий герцог встал из-за стола и поспешил на зов, как только послышался этот звон.
На другой большой площади, — где собирается своего рода нештатный рынок и где на прилавках или попросту на мостовой разложены и разбросаны железный лом и другие мелочные товары, — стоят все вместе: собор со своим большим куполом, прелестная башня итальянской готической архитектуры, известная под названием Campanile[179], и баптистерий с коваными бронзовыми дверьми. Здесь на мостовой есть небольшой четырехугольник, на который не ступает ничья нога и который прозывается «Камнем Данте»; сюда, как утверждает молва, он обычно приносил свой табурет и, сидя тут, предавался раздумью. Как знать, быть может, проклиная, в своем горьком изгнании, самые камни на улицах неблагодарной Флоренции, он смягчался, когда вспоминал об этом уголке, связанном со светлыми грезами о маленькой Беатриче? *
Капелла Медичи, этих добрых и злых духов Флоренции, церковь Санта Кроче, где покоится прах Микеланджело и где каждый камень под сводами красноречиво вещает о великих покойниках; бесчисленные церкви — часто недостроенные тяжелые кирпичные груды снаружи, но торжественные и невозмутимо- величавые изнутри — то и дело останавливают нас в часы наших неторопливых блужданий по городу.
Под стать гробницам под церковными сводами и Музей Естественной Истории, славящийся на весь мир своими восковыми муляжами листьев, семян, растений, низших животных, отдельных органов человека и, наконец, — полным воспроизведением этого поразительного создания природы, выполненным с таким совершенством, что кажется, будто пред вами только что умершие. Мало что может убеждать нас в пашей бренности торжественней и безжалостней и с такой меткостью поражать в самое сердце, как эти изображения юности и красоты, покоящиеся в последнем беспробудном сне.
За городскими стенами видна прелестнейшая долина Арно, монастырь в Фьезоле, башня Галилея, дом Боккаччо, старинные виллы и павильоны на лоне природы и множество других достопримечательных мест — блестящих крапинок в залитом ослепительным светом пейзаже незабываемой красоты. И после этого блеска и яркости какими торжественными и величавыми кажутся улицы с их большими, темными, погруженными в скорбь дворцами и многочисленными преданиями не только об осаде, войне, власти и Железной руке, но и о триумфальном шествии мирных наук и искусств.
Сколько света отдают миру и в наши дни сумрачные дворцы Флоренции! Здесь в этих прекрасных и спокойных убежищах, доступные обозрению, обрели бессмертие древние скульпторы, а рядом с ними — Микеланджело, Канова, Тициан, Рембрандт, Рафаэль, поэты, историки, философы — подлинно славные имена, рядом с которыми слава коронованных особ и закованных в доспехи воинов так ничтожна и недолговечна. Здесь продолжает жить нетленная частица этих великих душ — невозмутимая и неизменная, между тем как твердыни нападения и обороны рушатся; тирания многих, или немногих, или тех и других становится преданием; а Надменность и Власть рассыпаются прахом. Огонь на суровых улицах и в
