(Миссис Снегсби трепещет в знак отрицания.)
- Есть ли это мысленная оговорка? (Миссис Снегсби качает головой очень медленно и с чрезвычайно загадочным видом.)
- Нет, друзья мои, ни то, ни другое, ни третье не есть Ии-си-тина! Ни одно из этих наименований для нее не подходит: Когда сей юный язычник, присутствующий ныне среди нас, - правда, сейчас он, друзья мои, заснул, так как печать равнодушия и смертных грехов легла на его веки, но не будите его, ибо надлежит мне бороться, сражаться, биться и победить ради него, - итак, когда сей юный закоренелый язычник рассказывал нам всякий вздор и чушь о том о сем, о леди, о соверене, было ли это Ии-си-тиной? Нет. И если это было ею отчасти, было ли это Ии-си-тиной целиком и вполне? Нет, друзья мои, отнюдь нет!
Если бы мистер Снегсби выдержал взгляд своей 'крошечки', который проникает в его глаза - окна его души, - и обыскивает всю его внутреннюю обитель, он был бы не таким человеком, каким родился. Но он не выдержал - он съежился и поник.
- Или, юные друзья мои, - продолжает Чедбенд, снисходя до уровня их понимания и весьма назойливо подчеркивая елейно-кроткой улыбкой, как долго ему пришлось опускаться с высот для этой цели, - если хозяин этого дома пойдет по городу и там увидит угря и вернется и войдет к хозяйке этого дома и скажет ей: 'Сара, возрадуйся со мною, ибо я видел слона!', будет ли это Ии-си-тиной?
На глазах у миссис Снегсби показываются слезы.
- Или, юные друзья мои, предположим, что он видел слона, а вернувшись, сказал: 'Слушайте, город опустел, я видел только угря!', будет ли это Ии-си-тиной?
Миссис Снегсби громко всхлипывает.
- Или же, юные друзья мои, - продолжает Чедбенд, подстрекаемый этими звуками, - предположим, что бесчеловечные родители сего уснувшего язычника ибо родители у него были, юные друзья мои, сие не внушает сомнения, предположим, что родители, покинув его на съедение волкам и стервятникам, бешеным псам, юным газелям и змеям, вернулись в свои обиталища и принялись за свои трубки и кубки, за свои флейты и пляски, за свои хмельные напитки, и говядину, и домашнюю птицу, будет ли это Ии-си-тиной?
На этот вопрос миссис Снегсби отвечает тем, что становится жертвой судорог, - жертвой не смиренной, но рыдающей и вопящей, да так пронзительно, что весь Кукс-Корт звенит от ее воплей. В конце концов она падает в обморок, и ее приходится тащить наверх по узкой лесенке тем же способом, каким переносят рояли. Страдания ее неописуемы и производят ошеломляющее впечатление на всех присутствующих; но вот курьеры, прибывшие из спальни, докладывают, что муки страдалицы прекратились, - она только совсем обессилела, - и мистер Снегсби, затисканный и помятый во время переноски 'рояля', донельзя оробевший и ослабевший, отваживается выглянуть из-за двери и войти в гостиную.
Все это время Джо сидел на том месте, где проснулся, непрестанно теребя свою шапку и засовывая клочки меха в рот. Он выплевывает их с покаянным видом, чувствуя себя от природы неисправимым, закоренелым грешником, которому, значит, незачем и стараться не спать, потому что он-то уж все равно никогда ничего знать не будет.
Но, может быть, Джо, есть на свете книга интересная и трогательная даже для существ, столь близких к животным, как ты, - книга, повествующая о делах, совершенных на этой земле ради простых людей, - и если бы Чедбенды, перестав заслонять собой ее свет, только указали тебе на нее в простодушном благоговении, не стремясь ее приукрасить - ибо она достаточно красноречива и без их жалкой помощи, - ты, возможно, и не заснул бы, ты даже нашел бы в ней, чему поучиться!
Джо никогда не слыхал о такой книге. Что ее творцы, что его преподобие Чедбенд - это для Джо 'все едино'; но его преподобие Чедбенда Джо знает хорошо и скорей согласился бы бежать от него в течение целого часа, чем пять минут кряду слушать его суесловие.
'Незачем мне тут больше околачиваться, - думает Джо. - Нынче вечером мистеру Снегсби не до меня'.
И Джо, волоча ноги, спускается к выходу.
Но внизу стоит добросердечная Гуся, уцепившись руками за перила кухонной лестницы и едва удерживаясь от грозящего ей припадка, - так ее расстроили вопли миссис Снегсби. Свой ужин, состоящий из хлеба и сыра, она отдает Джо, с которым впервые осмеливается перекинуться несколькими словами.
- На вот тебе, покушай, бедный мальчуган, - говорит Гуся.
- Премного благодарен, сударыня, - отзывается Джо.
- Небось есть хочется?
- Еще бы! - отвечает Джо.
- А куда девались твои отец с матерью, а?
Джо перестает жевать и стоит столбом. Ведь Гуся, эта сиротка, питомица христианского святого, чей храм находится в Тутинге, погладила Джо по плечу, - первый раз в жизни он почувствовал, что до него дотронулась рука порядочного человека.
- Не знаю я про них ничего, - говорит Джо.
- Я тоже не знаю про своих! - восклицает Гуся.
Она подавляет в себе симптомы близкого припадка, по вдруг пугается чего-то и, сбежав с лестницы, исчезает.
- Джо! - тихо шепчет мистер Снегсби мальчику, остановившемуся на ступеньке.
- Да, мистер Снегсби.
- Я не заметил, как ты ушел... вот тебе еще полкроны, Джо. Очень хорошо, что ты ничего не сказал о той леди, которую мы с тобой видели на днях. Вышло бы худо. Ни в коем случае не проболтайся, Джо.
- Ну, я пошел, хозяин.
Итак, спокойной ночи.
Призрачная тень в белье с оборками и ночном чепце следует за владельцем писчебумажной лавки, проникает в комнату, из которой он вышел, и скользит наверх. И отныне, куда бы он ни направился, его провожает не только его тень, но и чья-то другая, и эта другая тень следует за ним почти так же неотступно, почти так же бесшумно, как его собственная. И в какую бы тайну ни проникла его собственная тень, все, замешанные в эту тайну, берегитесь! Знайте, что бдительная миссис Снегсби тут как тут - кость от его кости, плоть от его плоти, тень от его тени.
ГЛАВА XXVI
Меткие стрелки
Зимнее утро обратило свой бледный лик к окружающим Лестер-сквер кварталам и мутными очами видит, что местным жителям не хочется вылезать из постелей. Впрочем, тут очень многие никогда не встают спозаранку даже в самую ясную погоду, ибо это не ранние пташки, а ночные птицы, и когда солнце стоит высоко, они спят на насесте, а когда сияют звезды, смотрят в оба и подстерегают добычу. За выцветшими, грязными ставнями и занавесками, на верхних этажах и в мансардах, более или менее искусно скрываясь под фальшивыми именами, фальшивыми волосами, фальшивыми титулами, фальшивыми драгоценностями и фальшивыми биографиями, целая колония бандитов спит первым сном. Это 'рыцари зеленого стола' - шулеры, - которые могут немало порассказать об иностранных галерах и отечественных ступальных колесах *, зная их по личному опыту; это шпионы могущественных правительств, вечно дрожащие от жалкого страха и малодушия; это гнусные предатели, трусы, дуэлисты, бреттеры, картежники, жулики, мошенники, лжесвидетели, и некоторые из них прячут под грязными космами клейма, и все они кровожадней Нерона и преступнее заключенных в Ньюгетской тюрьме *. Но как ни порочен дьявол, когда он носит бумазейное платье или рабочую блузу (а дьявол может быть очень порочным и в этом наряде), и в какой бы другой личине он ни являлся, он особенно коварен, черств и несносен, когда вкалывает булавку в манишку, называет себя джентльменом, имеет визитные карточки и знаки отличия, поигрывает на бильярде и знает толк в векселях и заемных письмах. В этой личине он все еще обитает на улицах, ведущих к Лестер-скверу, и мистер Баккет разыщет его там, когда найдет нужным.
Но зимнему утру он не нужен, и его оно не будит. Зато оно разбудило мистера Джорджа и его закадычного друга в 'Галерее-Тире'. Они встают, скатывают и убирают свои тюфяки. Мистер Джордж,