даст ему все, что он только пожелает, включая место в Совете — даже если ни одной вакансии там не будет.

А если он и вправду войдет в Совет, то Аэлмаркин может попрощаться с надеждой заполучить это поместье. Хотя члены Совета немилосердно грызлись между собой, но такого, чтобы один из них согнал другого с его земель или его кресла, не бывало никогда, и не просто потому, что «так не принято». Великие лорды чрезвычайно ревниво охраняли свое первенство, и если посторонний угрожал одному из них, он угрожал всем, — и ополчались на наглеца тоже все.

На миг Аэлмаркин впал в отчаяние и в силой грохнул по подлокотнику кресла. Деревянная основа хрустнула и сломалась, но Аэлмаркин не успокоился и продолжал лупить подлокотник, пока тот не обвис, развалившись изнутри на отдельные обломки.

В конце концов вспышка гнева угасла, и к Аэлмаркину вернулась способность размышлять. Аэлмаркин покинул кабинет и отправился в сад — побродить, подумать. Небо было затянуто мрачными тучами, но на душе у Аэлмаркина было еще мрачнее.

Ему нужно было поразмыслить… Он принялся расхаживать по саду, бесшумно ступая по бархатному дерну дорожек и не обращая внимания на журчание фонтанов и искусственных водопадов.

Ну, во-первых, все это вполне могло окончиться ничем. Но Аэлмаркин не смел на это рассчитывать. Если уж Киртиану что-то нужно, то он перевернет все на свете, но найдет, что искал. Он настойчив — если не сказать упрям.

Во-вторых, маловероятно, чтобы Киртиан потерпел неудачу. Разве что он не сумеет отыскать волшебников или не сможет захватить ни одного пленного. Но на это, как уныло подумал Аэлмаркин, уж точно не стоит рассчитывать. Киртиан до отвращения везуч. Возмутительная несправедливость.

В-третьих…

В-третьих…

И тут его поразила новая мысль, сверкнувшая, словно солнце в разрыве туч. Аэлмаркин не ожидал от Киртиана двуличия — но ведь и внезапного проявления таланта он тоже не ожидал, а вот стряслось же. А вдруг все это — двойная игра?

Что, если Киртиан вознамерился не ловить волшебников, а вступить с ними в переговоры? Вдруг он решил заключить с ними союз?

Да, мысль идиотская, с этим не поспоришь, — но все-таки Аэлмаркин замер и задумался. Его манили и дерзость этой мысли, и возможности, которые она с собой несла.

Если великие лорды узнают, что на уме у Киртиана, они не просто лишат его своей поддержки — они выступят против него. Да, именно так. Измены они не потерпят.

Ну что ж, существует лишь один способ выяснить, как обстоят дела, — лично проследить за Киртианом. Даже если Киртиан и не замыслил измену, возможно, удастся обставить все так, чтобы со стороны он выглядел изменником.

И впервые за многие дни Аэлмаркин воспрял духом.

Он даже расхохотался вслух; ум его лихорадочно работал. Первым делом, конечно же, нужно выследить Киртиана и посмотреть: а вдруг он, паче чаяния, и вправду предатель? Если не придется ничего фабриковать — тем лучше.

Если же ему, Аэлмаркину, удастся обнаружить хотя бы видимость двурушничества, остальное он уже состряпает. А отсюда следует, что он не может доверить этого дела никому.

И уж в особенности — леди Триане.

Аэлмаркин презрительно скривился, пытаясь вообразить леди Триану, потащившуюся за Киртианом хотя бы во владения Чейнара, не говоря уже о лесной глуши. Да она в собственный сад не выйдет без десятка рабов, беседки и подушек!

Ну да неважно. Этой идеей он не намерен делиться ни с кем. Ведь говорят же: если хочешь, чтобы все прошло безукоризненно, займись делом лично.

Кроме того, существовала еще одна, последняя возможность, о которой навряд ли подумала даже Триана, при всей ее безжалостности. Он может устроить Киртиану небольшой «несчастный случай», особенно если тот не взял с собой этого своего телохранителя.

Да, решено. Если Киртиан войдет в этот лес, то уже не выйдет из него прежним. Оттуда он выйдет либо в цепях, либо в гробу.

И Аэлмаркин улыбнулся, впервые за день. И раб, терпеливо и незаметно следовавший за господином — вдруг он чего-то пожелает? — содрогнулся, увидев эту улыбку.

Каэллах Гвайн расхаживал по неровному каменному полу этого жалкого подобия комнаты, гневно насупив брови. Гнев его не утихал с тех самых пор, как мерзкая девчонка выставила его на посмешище перед всеми жителями Цитадели. Как он только допустил, чтобы его втянули в этот дурацкий спор? Беда, да и только! Каэллах до сих пор не мог понять, почему же все закончилось столь ужасно.

Он же говорил чистую правду!

В тот момент ему казалось, будто удача сама идет ему в руки. Гнусное отродье не умеет произносить речи и, в отличие от него, не способно распространять вокруг себя ауру власти и уверенности в своих силах. И главное-то в том, что он был совершенно прав! Мерзкая тварь! Как ей только это удалось? Она исхитрилась восстановить против него буквально всю Цитадель! Но как? К тому времени, как Гвайн понял, что каждым словом увеличивает число противников, было уже поздно.

Каэллах пнул валяющийся под ногами башмак. Ему отчаянно хотелось, чтобы на месте этого башмака был сейчас кто-нибудь из этих так называемых друзей, трусливо бросивших его. А еще в результате этого спора он лишился всех слуг. Теперь никто не желал и пальцем шевельнуть, чтобы помочь ему справиться с трудностями.

Даже люди — даже дети! — пропускали мимо ушей все его приказы! Теперь, когда Каэллаху хотелось есть, он не мог уже достойно вкушать трапезу в собственных покоях.

Ему приходилось тащиться в пещеру, служащую обеденным залом, искать местечко на общих скамьях и самому брать себе еду из общего котла. Ничего более унизительного и представить себе нельзя — такое издевательство трижды в день! Мерзость какая! Каэллах даже не знал, что хуже: терпеть голод до последнего и доедать остатки, но сидеть на скамье одному, или толкаться в толпе и получать что-то съедобное, но при этом терпеть смешки и смотреть, как все нарочно раскорячиваются пошире, чтобы сделать вид, будто у них за столом мест нет. Ну что ж, они хотя бы до сих пор разрешали ему есть. А то ведь всякий раз, как он появлялся в обеденном зале, кто-то да заводил громкий разговор о том, что, дескать, давно пора ввести в новой Цитадели правило: кто не работает, тот не ест.

Неблагодарные! Он им еще покажет! Раз они не позволяют ему нормально питаться, он вернется к прежнему и будет лично при помощи магии красть еду из кладовых эльфийских лордов, и в преисподнюю этот дурацкий договор Лашаны! Пускай знают!

По крайней мере, там можно было разжиться чем-то приличным: настоящим сыром, настоящим хлебом, настоящей ветчиной и колбасой. Ха! А если таскать еду с кухонь, вообще можно разжиться чем угодно!

Каэллах уныло вспомнил последнюю трапезу. Вонючий козий сыр, жилистая баранина — да и той всего ничего, какая-то тошнотворная мешанина из дикой зелени и хлеб из муки крупного помола, темный и грубый. Если они хотели наказать его, то уже одна эта еда — достаточное наказание. Как ему хотелось чего-нибудь из тех славных вещей, которые они крали у эльфов, — нежного копченого мяса, чудного сыра, сладкого масла и сливок, лепешек из хорошей муки, сдобренных белым сахаром! При одной лишь мысли об этих яствах рот Каэллаха наполнился слюной.

Каэллах сердито посмотрел на огонь в камине. К счастью для него, он успел заполучить эту комнату, прежде чем оказался в опале. По крайней мере, тут хотя бы есть камин. Если, конечно, простую нишу в каменной стене, с такой же простенькой трубой, выведенной на поверхность при помощи драконьей магии, можно гордо именовать камином. Когда наверху шел дождь, в очаг лило, а когда поднимался ветер, дым задувало в комнату. Вот и сейчас тоже был дождь, и капли с шипением падали в огонь, грозя затушить его. Теперь, если Каэллах хотел развести огонь, ему приходилось самому идти за дровами, а если он не хотел, чтобы пакостный очаг забивался золой, ему приходилось самому вычищать и выносить золу.

Ну, по крайней мере, в этом Каэллах их всех перехитрил. Он прекрасно знал, когда дрова разносят по другим комнатам, и набирал их там, пока хозяева отсутствовали.

Что же касается золы, он ограничивался тем, что выметал ее за порог. А дальше — не его дело. Хотят