Улыбки на его лице как не бывало.
— Э-э… вы заехать меня завтра? — осведомился Роб, невольно перейдя на пиджин-инглиш. — А, Радеван?
Тот кивнул, помог Робу перенести вещи к двери отеля, шагнул к своей машине, но вдруг остановился.
— Вы сказали… Вы сказали, что хотите в Гёбекли-тепе?
— Да.
Радеван нахмурился.
— Гёбекли-тепе — плохое место, мистер Роб.
Роб стоял у двери отеля. Возникло чувство, будто он очутился в скверном варианте фильма «Дракула».
— Эй, Радеван, это же всего лишь раскопки. Вы сможете отвезти меня туда или нет?
Радеван сплюнул на дорогу, уселся на водительское сиденье, захлопнул дверцу и высунулся в окно.
— Завтра в девять утра.
Громко взвизгнули покрышки, и машина исчезла в лабиринте улочек Шанлыурфы.
На следующее утро, после завтрака, состоявшего из очень круто сваренных яиц, овечьего сыра и трех фиников, Роб уселся в машину. Они направились к выезду из города. По пути Роб спросил Радевана, почему он так отреагировал на слова о Гёбекли.
В первый момент водитель вновь помрачнел, пожал плечами и что-то пробормотал. Но когда машин на дороге поубавилось и по сторонам потянулись бескрайние поля, пересеченные оросительными каналами, он раскрылся, как окружающий пейзаж.
— Там нехорошо.
— Расскажите, в чем дело.
— Гёбекли-тепе, может быть, содержит большое богатство. Такое, что весь курдский народ разбогатеет.
— Но?..
Радеван яростно затянулся третьей сигаретой.
— Посмотрите на эти места, на этот народ.
Роб послушно посмотрел в окно. Они въехали в деревушку из глинобитных домиков, перед которыми тянулись открытые дренажные канавы; среди куч мусора играли чумазые ребятишки, махавшие вслед машине. За деревней раскинулось хлопковое поле, где на обжигающей жаре работали женщины в выгоревших платках цвета лаванды. Роб вопросительно взглянул на водителя.
— Курды очень бедные! — громко, с возмущением заявил Радеван. — Взять хотя бы меня. Я таксист, хотя говорю на многих языках. И все равно я таксист.
Роб кивнул. Он знал, что курдам живется очень плохо. И что они давно уже борются за независимость.
— Турецкое правительство держит нас в нищете.
— Да, верно, — согласился Роб. — Но я не понимаю, как политика связана с Гёбекли-тепе.
Радеван выкинул окурок в окно. Они вновь выехали на открытый простор; видавшая виды «тойота» загромыхала по разъезженной грунтовой дороге. Вдали вздымались, дрожа в знойной дымке, синие силуэты гор.
— Гёбекли-тепе может быть чем-то вроде пирамид или… или Стоунхенджа. Но его держат в секрете. Сюда бы приезжало много туристов, они платили бы курдам деньги, но нет. Турецкое правительство сказало: нет. Оно даже не построило туда дорогу, даже не поставило указателей. Будто это тайна какая- то. — Он закашлялся, сплюнул за окно и поднял стекло, спасаясь от окутывавшей машину пыли. — Гёбекли-тепе — дурное место, — повторил он снова и умолк.
Роб не нашел слов. Впереди бесконечной грядой тянулись в сторону Сирии невысокие желто- коричневые холмы. Он разглядел еще одну курдскую деревушку; над ржавыми железными крышами, словно сторожевая вышка в концлагере, вздымался изящный коричневый минарет. Робу хотелось возразить, мол, своим положением курды в какой-то степени обязаны собственным традициям, самоизоляции, своей религии. Но решил, что вряд ли Радеван в настроении его выслушивать.
Дальше они ехали молча. Дорога становилась все хуже и хуже, а тянувшаяся вдоль нее полупустыня все неприветливее. В конце концов машина вновь свернула, и Роб, подняв глаза, увидел одинокое тутовое дерево на фоне безоблачного неба. Радеван сказал: «Гёбекли» — и резко остановил машину. Потом обернулся и улыбнулся; к нему неожиданно возвратилось хорошее настроение. После чего вышел из машины и, точно личный шофер, открыл для Роба заднюю дверь. Тот смутился. Он вовсе не желал обзаводиться личным шофером.
Радеван вернулся в машину и извлек газету с большим портретом футболиста на первой полосе. Было ясно, что он настроен ждать. Роб сказал: «Пока» — и добавил: «Через три часа?» Радеван только улыбнулся.
Повернувшись, Роб пошел вверх по склону холма и вскоре оказался на вершине. За спиной на тридцать километров тянулась долина с тонущими в пыли деревушками, безжизненной пустыней и хлопковыми полями с чахлой порослью. А впереди открылось потрясающее зрелище. Посреди сухой равнины возвышались семь холмов. На самом большом из них копошилось множество землекопов и археологов. Они поднимали ведра с камнями и внимательно изучали свою добычу. Были там и палатки, и бульдозеры, и теодолиты.
Ощущая себя непрошеным гостем, Роб продолжил путь. Некоторые землекопы отложили лопаты и, разогнувшись, провожали его взглядами. И когда он почувствовал себя совсем уж неловко, к нему приблизился самый настоящий европеец лет пятидесяти с чем-то. Роб узнал Франца Брайтнера.
— Willkommen[3], — приветливо сказал немец таким тоном, будто был уже знаком с Робом. — Вы ведь журналист из Англии?
— Да.
— Вам очень повезло.
4
В главном вестибюле больницы Святого Фомы было как всегда многолюдно. Старший инспектор Марк Форрестер протискивался между суетящимися медсестрами, болтающими родственниками и креслами на колесах, в которых под подвешенными к металлическим штативам капельницами сидели старушки. В третий раз за утро он задумался, справится ли со своей задачей.
Он должен поговорить с изувеченным человеком. Это нелегко. Ему довелось повидать многое — как- никак сорок два года жизни за плечами, — но в этом деле его что-то особенно тревожило.
Увидев табличку «Отделение интенсивной терапии», Форрестер взбежал по лестнице, подошел к стойке, предъявил симпатичной девушке полицейский жетон — и в ответ Марка попросили немного подождать.
Буквально через несколько секунд из двери вышел врач, с виду китаец, на ходу стягивая резиновые перчатки.
— Доктор Синг?
— Инспектор Форрестер?
Форрестер кивнул и протянул руку. Ответное рукопожатие показалось ему неуверенным, как будто доктор собрался сообщить дурную весть. Форрестер почувствовал легкий приступ паники.
— Он еще жив?
— Да. Только…
— Что с ним случилось?
Врач посмотрел куда-то вдаль через плечо Форрестера.
