Вся научная карьера с начала до конца на одном и том же месте! Правда, не стоит забывать о самой интересной археологической находке в мире. Вероятно, поэтому Франц и казался все время таким довольным. Вот и сейчас он улыбался, рассказывая Робу о зарождении — естественно, неподалеку отсюда — земледелия и гончарного ремесла, уже после того, как было завершено строительство Гёбекли-тепе.

— Самые первые следы земледельческих работ были найдены в Сирии. Гордон Чайлд назвал случившееся тогда неолитической революцией, и дело было лишь немного южнее нашего нынешнего лагеря. Абу-Хурейра, Тель-Асвад, другие подобные места… Думаю, у вас теперь нет сомнений в том, что мы находимся в колыбели цивилизации. Металлургия, гончарное дело, сельское хозяйство, письменность — все появилось в непосредственной близости от Гёбекли. Ja?

— Правда, — добавила Кристина, — имеются данные о выращивании риса в Корее за тринадцать тысяч лет до нашей эры, но они очень спорные.

Тут к разговору присоединился и молчавший до сих пор Иван.

— А у нас в Сибири найдены доказательства тому, что керамика появилась там даже раньше, чем здесь, но потом ее изготовление почему-то прекратилось.

Роб повернулся к нему.

— Простите?.. — Францу, похоже, вмешательство коллег не понравилось, зато Роба их слова заинтриговали. — И что же?

Иван покраснел.

— Э-э… У нас в Восточной Сибири и, возможно, в Японии находят свидетельства существования еще более ранней цивилизации. Северные люди. Возможно, все они позже вымерли, потому что свидетельства с какого-то момента пропадают. Точно мы ничего не знаем.

— И не имеем никакого представления о том, куда они могли деться.

Раздражение Франца сделалось заметнее.

— Ja, ja, ja, Иван. Но все же! Именно здесь все реально происходило. На Ближнем Востоке! Здесь! — Для убедительности он хлопнул ладонью по столу с такой силой, что подпрыгнули чашки. — Все! Все берет начало здесь! Первые печи для обжига глиняной посуды. Они появились в Сирии и Ираке. Первое железо у хеттов в Анатолии. Свиней начали сознательно разводить в Чайону, первые деревни возникли здесь же и… и, конечно, первый храм…

— Гёбекли-тепе!

Все рассмеялись. Мир был восстановлен, и разговор продолжился. Роб еще минут десять записывал в блокнот, археологи же болтали между собой о первых шагах одомашнивания животных и о распределении каких-то «микролитов». Разговор сделался совсем уж специальным и малопонятным. Роб не сетовал на это. Он получил последние детали мозаики. У него пока не складывалось цельной картины — темные пятна оставались, — но все же картина была хорошая, захватывающая; рано или поздно она сложится. Он ведь журналист, не историк.

Он приехал сюда не для того, чтобы расставить все на свои места; он приехал, чтобы наскоро получить живое, непосредственное впечатление. Как там говорят о журналистике? «Первый набросок истории». Именно это Латрелл и делал и ни к чему иному не стремился: первый, еще грубый набросок.

Роб поднял голову. Оказывается, писал он уже добрых полчаса. Ученые решили не беспокоить его и потихоньку ушли, чтобы заняться тем, чем занимались в промежутках между спорами: копаться в земле и рассматривать древние камни. Роб поднялся, потер занемевшую шею и решил перед отъездом пройтись по раскопкам. Накинул на плечи рюкзак и зашагал, огибая ближайший бугор, пробираясь между огороженными участками и кучами выбранного грунта.

За основной территорией раскопок находилась обширная пустая площадка, где было полным-полно кремней. Это место Кристина показала ему в предыдущий приезд. Тогда Роб восхитился: сколько кусков породы, старательно обработанных людьми каменного века двенадцать тысяч лет назад, просто валяются повсюду. Их были тысячи, в самом буквальном смысле. Стоило присесть на корточки, немного покопаться в земле, и в руках у тебя оказывался каменный топор, наконечник стрелы или какой-нибудь режущий инструмент.

Так журналист и решил поступить: найти какой-нибудь сувенир. Подставив спину жаркому солнцу, Латрелл опустился на колени и уже через несколько минут был вознагражден. Осторожно держа находку, он внимательно осмотрел ее. Это был умело, даже не без изящества сделанный наконечник стрелы. Роб представил себе мужчину, изготовившего его двенадцать тысяч лет назад под открытым небом. Водной набедренной повязке, с луком, висевшим за мускулистой спиной… Примитивный человек. И все же именно он возвел грандиозный храм, украшенный мастерски выполненной резьбой. Парадокс. Пещерный человек, построивший собор! Это могло стать прекрасной преамбулой к статье Роба. Замечательный, живой образ.

Журналист выпрямился и сунул наконечник в застегивавшийся на молнию боковой карман рюкзака. Несомненно, налицо нарушение доброй сотни турецких законов — похищение исторической ценности, — но вряд ли в ближайшие годы можно опасаться того, что Гёбекли-тепе оскудеет кремневыми осколками времен каменного века. Вновь забросив рюкзак за спину, Роб на прощание окинул взглядом всхолмленную, лишенную растительности местность, выжженную безжалостным солнцем. На ум пришел Ирак, лежавший не так уж далеко отсюда. Если сесть в машину и показать Радевану направление, они будут на турецко- иракской границе через несколько часов.

А потом в памяти Латрелла всплыли образы Багдада. Лицо террористки. У Роба пересохло во рту. Неприятное чувство. Он повернулся, зашагал назад и вдруг услышал ужасающий вопль.

Так могло кричать животное, испытывающее мучительную боль. Скажем, обезьяна, которую режут заживо.

Он ускорил шаг. До него донеслись другие звуки. Что происходит? И тут вопль раздался снова. Роб побежал; рюкзак болтался у него на спине.

Оказывается, Латрелл зашел дальше, чем осознавал. Где главный участок раскопок? Холмы казались совершенно одинаковыми. В чистом воздухе пустыни голоса разносились далеко. И не звуки обычных разговоров, а крики и рыдания. О боже! Определенно что-то стряслось. Роб свернул налево, потом направо, взбежал на гребень холма и увидел, что возле одного из огороженных участков — новой траншеи — собралась целая толпа. Рабочие, отталкивая друг друга, лезли вперед.

Чуть не падая — подошвы легких ботинок отчаянно скользили на сыпучем песке и каменной осыпи, — Роб сбежал по склону и принялся протискиваться сквозь толпу. В нос бил запах пота и страха. Грубо оттолкнув последнего из тех, кто преграждал ему дорогу, журналист оказался на краю траншеи и посмотрел вниз. Все не отрываясь смотрели туда же.

В конце траншеи торчал новенький стальной штырь, один из множества устрашающего вида штырей, которыми на раскопках закрепляли брезент. И на этот своеобразный кол лицом вниз был насажен Франц Брайтнер.

Штырь насквозь прошел через грудную клетку ближе к левому плечу. Из раны струилась кровь. Рядом стояла Кристина; она что-то говорила Францу. За ее спиной Иван лихорадочно нажимал на кнопки мобильного телефона. Двое перепуганных рабочих бестолково пытались вытащить железку из земли.

Роб уставился на Франца. Тот, похоже, был еще жив, но рана выглядела ужасающей; по всей вероятности, штырь пробил легкое. Безнадежно. В Ираке Роб насмотрелся на раны. И такие ему доводилось видеть — случалось, что при взрывах куски дерева разлетались в разные стороны, вонзаясь в тела людей, протыкая грудь, разбивая голову.

Роб знал, что Франц не выживет. «Скорой помощи», чтобы добраться сюда, потребуется не менее часа. Медицинского вертолета, на котором можно было бы доставить раненого в Анкару, вероятнее всего, нет. Франц Брайтнер неизбежно умрет — здесь, в траншее. В окружении молчаливых камней Гёбекли- тепе.

Карпы в прудах Авраама возбужденно плескались и толкались, борясь за кусочки лаваша, который