— Может ли эта дама сопровождать нас? — спросил мистер Фогг.

— Может! — ответил полисмен.

Полицейский проводил мистера Фогга и его спутников к пальки-гари — четырехколесному и четырехместному экипажу, запряженному парой лошадей. Тронулись в путь. Во время переезда, длившегося двадцать минут, никто не проронил ни слова.

Экипаж сначала пересек «черный город» — узенькие улички, загроможденные лачугами, где ютились грязные и оборванные люди — разноплеменное население этих кварталов. Затем он проехал европейский город, застроенный кирпичными домами, осененный кокосовыми пальмами и ощетинившийся строительными лесами; здесь, несмотря на утренний час, проезжали элегантные всадники и двигались роскошные кареты.

Экипаж остановился перед каким-то зданием невзрачного вида, мало похожим на жилой дом. Полисмен высадил своих пленников — их с полным правом можно было так назвать — и провел в комнату с решетками на окнах. Затем он объявил:

— В половине девятого вы предстанете пред судьей Обадия!

Затем он вышел и запер дверь.

— Ну вот! Мы арестованы! — воскликнул Паспарту, опускаясь на стул.

Миссис Ауда, тщетно стараясь скрыть волнение, сказала, обращаясь к мистеру Фоггу:

— Вы должны расстаться со мною, сударь! Вас преследуют из-за меня! За то, что вы меня спасли!

Филеас Фогг коротко ответил, что это невозможно. Преследовать по делу «сутти»! Немыслимо! Как жалобщики осмелились бы об этом заявить? Тут какая-то ошибка. Мистер Фогг закончил уверением, что он во всех случаях не покинет молодой женщины и сопроводит ее до Гонконга.

— Но пароход отходит в полдень! — заметил Паспарту.

— Мы еще до полудня будем на борту, — спокойно ответил невозмутимый джентльмен.

Это было сказано так уверенно, что Паспарту невольно повторил про себя:

— Черт побери! Ну, конечно! Еще до полудня будем на пароходе! — Но он отнюдь не был в этом уверен.

В половине девятого дверь комнаты отворилась. Появился полисмен и провел арестованных в соседнее помещение. Это был зал суда, наполненный многочисленной публикой, состоявшей из европейцев и местных жителей. Мистер Фогг, миссис Ауда и Паспарту сели на скамью перед возвышением, предназначенным для судьи и секретаря.

Почти тотчас же вышел в сопровождении секретаря и сам судья Обадия. Это был толстый, совершенно круглый человек. Он снял с гвоздя один из париков и ловко надел его себе на голову.

— Слушается первое дело, — объявил он.

Но вдруг он поднес руку к голове и воскликнул:

— Эге! Да ведь это не мой парик!

— Ваша правда, мистер Обадия, — это мой, — сказал секретарь.

— Дорогой мистер Ойстерпуф, неужели вы думаете, что судья может вынести правильный приговор, будучи в парике секретаря?

Произошел обмен париками. Во время этих приготовлений Паспарту весь сгорал от нетерпения — ему казалось, что стрелка громадных часов, висевших в зале суда, страшно быстро движется по циферблату.

— Слушается первое дело, — повторил судья.

— Филеас Фогг! — провозгласил секретарь Ойстерпуф.

— Я, — ответил мистер Фогг.

— Паспарту!

— Здесь! — отозвался Паспарту.

— Превосходно! — начал судья. — Вот уже два дня, как вас ищут во всех поездах, прибывающих из Бомбея.

— Но в чем нас обвиняют? — нетерпеливо перебил Паспарту.

— Вы это сейчас узнаете, — ответил судья.

— Сударь, — начал Филеас Фогг, — я британский гражданин и имею право…

— С вами непочтительно обошлись? — спросил судья.

— Отнюдь нет.

— Прекрасно! Вызовите жалобщиков.

По приказу судьи дверь распахнулась, и пристав ввел в зал трех индийских жрецов.

— Так я и думал! — прошептал Паспарту. — Это те самые мерзавцы, что хотели сжечь нашу молодую даму.

Жрецы встали перед судьей, и секретарь громким голосом прочел их жалобу на Филеаса Фогга и его слугу, обвиняемых в кощунственном осквернении браминского святилища.

— Вы слышали? — спросил судья Филеаса Фогга.