— Господин Антифер, вы, кажется, сказали: пятьдесят миллионов?

— Да, сказал.

— Но это самая забавная вещь, которую я слышал за всю мою жизнь!

— Господин Бен-Омар, а не хотите ли вы услышать вещь еще более забавную?..

— О! Охотно!

— Ну так слушайте: вы старый мошенник! Старый египетский плут! Старый нильский крокодил!..

— Господин Ан…

— Довольно! Я кончил!.. Вы, видно, мастер ловить рыбку в мутной воде, а потому и попытались вырвать у меня мой секрет, вместо того чтобы открыть тайну, которую вы обязаны мне сообщить!

— Вы так думаете?

— И думаю и знаю!

— Нет, то, что угодно было вам вообразить…

— Довольно, мерзкий мошенник!

— Господин А…

— Хорошо, буду снисходительным. Слово «мерзкий» беру назад! А хотите, я вам скажу, что вас больше всего интересует в моем письме?

Неужели нотариус мог поверить, что Пьер-Серван-Мало проболтается?.. Но, тем не менее, его маленькие глазки загорелись, как раскаленные уголья.

Нет! Хотя малуинец и был вне себя от гнева и весь побагровел, все же он не потерял выдержки.

— Вот что я вам скажу, старый Омар, которого никто не захочет есть, даже если его приготовить по американски, — я скажу, что в этом письме вас волнуют не те фразы, в которых говорится об услуге, оказанной моим отцом двойному «К»… Нет! Вас интересуют четыре цифры! Вы слышите меня — четыре цифры!

— Четыре цифры?.. — пробормотал Бен-Омар.

— Да, четыре цифры! И я продам их вам только по двенадцати с половиной миллионов за штуку! Теперь все! Прощайте!..

И, заложив руки в карманы, дядюшка Антифер сделал несколько шагов, насвистывая свою любимую арию. А что это была за ария, не знал никто и меньше всего он сам, — она напоминала скорее вой заблудившегося пса, чем мелодию Обера[70].

Бен-Омар окаменел! Превратился в соляной столб! Застыл, как истукан! Прирос к месту! А он-то надеялся обвести этого матроса вокруг пальца, как простого феллаха! Одному Магомету известно, как он надувал этих несчастных крестьян, которых злая судьба приводила в его нотариальную контору, одну из лучших в Александрии!..

Бен-Омар растерянно глядел вслед малуинцу, удалявшемуся своей тяжелой походкой, вразвалку; дядюшка Антифер шел, поднимая то одно плечо, то другое, жестикулируя, словно рядом был его друг Трегомен, получавший от него очередную взбучку.

Вдруг дядюшка Антифер остановился как вкопанный. Он встретил какое-нибудь препятствие? Да!.. То была мысль, неожиданно мелькнувшая у него в голове. Он что-то упустил, но это упущение еще не поздно исправить…

Он подошел к нотариусу, не менее неподвижному, чем прелестная Дафнэ, превратившаяся в лавр, к горькому разочарованию Аполлона[71].

— Господин Бен-Омар, — сказал дядюшка.

— Что вам угодно?

— Есть одна вещь, которую я забыл шепнуть вам на ухо.

— Что именно?..

— Это номер…

— А-а! Номер?! — встрепенулся Бен-Омар.

— Да, номер моего дома… Улица От-Салль, три… Вам следует знать мой адрес. Когда вы придете, вас примут дружески…

— Вы меня приглашаете?

— С пятьюдесятью миллионами в кармане!..

И на этот раз дядюшка Антифер окончательно удалился, а нотариус в изнеможении сел опять на бревно, взывая к аллаху и его пророку Магомету.

Ночью 9 февраля легко могло случиться, что спящие глубоким сном постояльцы гостиницы «Унион», у которых окна в номерах выходили на площадь Жак-Кер, проснулись бы от громких криков, если бы дверь номера 17 не была герметически закрыта и завешена плотной, звуконепроницаемой портьерой.

Дело в том, что произошла ссора между двумя постояльцами, занимающими этот номер, и один из них пришел в такой неистовый гнев, что, не стесняясь, выкрикивал во весь голос обвинения и угрозы. Второй, правда, старался его успокоить, но все его попытки терпели неудачу, так как уговаривал он слишком робко и явно чего-то боялся.

Впрочем, вполне возможно, что никто бы ничего и не понял из этого бурного разговора, так как он велся на турецком языке, малознакомом уроженцам Запада. Время от времени примешивались и французские выражения, доказывавшие, что собеседники при желании могли бы объясняться и на этом благородном языке.

В камине полыхал яркий огонь, и лампа, стоявшая на круглом столике, освещала бумаги, наполовину прикрытые старым, порыжевшим от времени портфелем.

Один из ссорящихся был Бен-Омар. Совершенно уничтоженный, подавленный, он не отводил полузакрытых глаз от огня, страшась взглянуть своему собеседнику в глаза, сверкавшие еще ярче, чем пламя в камине.

Это и был тот самый иноземец со свирепой физиономией, которому нотариус подал незаметный знак во время разговора с дядюшкой Антифером на набережной.

И этот человек в двадцатый раз повторял:

— Значит, ты ничего не добился?

— Да, ваша милость, и аллах тому свидетель…

— Какой мне прок от свидетельства аллаха! Я говорю о деле!.. Значит, ты ничего не добился?

— К величайшему сожалению.

— Чтоб его черти взяли, этого малуинца! (Эти слова были сказаны по-французски.) Так он отказался отдать тебе письмо?

— Отказался!

— А продать?

— Продать? Согласился…

— И ты, болван, не купил его? Ты не взял его? Посмел явиться сюда без письма?..

— А знаете ли вы, ваша милость, сколько он за него запросил?

— Какое это имеет значение?

— Пятьдесят миллионов франков!

— Пятьдесят миллионов?!

И проклятия посыпались из уст египтянина, как ядра с фрегата, открывшего огонь одновременно с бакборта и со штирборта. И, как бы вновь перезарядив свои пушки, он продолжал пальбу:

— Так теперь ясно тебе, болван, что этот моряк прекрасно знает, как важно для него это дело?..

— По-видимому, он догадывается.

— Ох, чтоб Магомет его задушил!.. И тебя вместе с ним! — вскричал в диком раздражении египтянин, меряя комнату быстрыми шагами. — А еще лучше, я сделаю это сам, по крайней мере в отношении тебя; ты