землю.

Ночное нападение, которое могло окончиться очень печально, дало им хороший урок. Теперь они не ложились спать, не проверив, все ли мосты подняты.

Юп, здоровье которого в первые дни внушало серьёзные опасения, стал быстро поправляться. Его могучий организм поборол болезнь, и Гедеон Спилет, немножко смысливший в медицине, вскоре объявил его вне опасности. 16 августа Юп начал есть. Наб готовил ему всякие сладкие блюда, и тот с жадностью поедал их. Надо признаться, что Юп был обжорой и сластёной, а Наб ничего не делал, чтобы отучить его от этого порока.

Через десять дней после ранения мистеру Юпу было разрешено встать с постели. Все его раны затянулись, и можно было не сомневаться, что в несколько дней к обезьяне вернётся вся её былая мощь и ловкость. Как все выздоравливающие, Юп стал неимоверно прожорливым. Журналист не мешал ему обжираться, веря, что инстинкт животного сам предостережёт Юпа от излишеств.

25 августа Наб вдруг позвал своих товарищей, сидевших в большом зале:

— Мистер Смит, мистер Спилет, Пенкроф и Герберт! Идите сюда!

Колонисты поспешили на его зов в комнату Юпа. Что же они увидели? Орангутанг невозмутимо и серьёзно сидел на табуретке и курил.

— Моя трубка! — воскликнул Пенкроф. — Он взял мою трубку! Ах, негодяй! Ну, кури на здоровье, брат, я тебе её дарю!

И Юп выпускал клубы дыма один за другим, испытывая, видимо, при этом величайшее наслаждение. Сайруса Смита это нисколько не удивило. Он рассказал колонистам о многих случаях, когда приручённые обезьяны приучались курить. С этого дня мистер Юп стал обладателем собственной трубки, которая висела постоянно над его койкой, и собственного запаса табака. Он сам набивал себе трубку, разжигал её горящим угольком и, куря, казался счастливейшим из четвероногих. Не приходится и говорить, что общность вкусов ещё более укрепила узы дружбы, связывавшие моряка с орангутангом.

— Я думаю, что Юп настоящий человек! — говаривал моряк Набу. — Скажи, ты бы удивился, если бы он заговорил в один прекрасный день?

— Нисколько, честное слово! Меня скорее удивляет, — ответил Наб, — что он не говорит!

— А забавно было бы, — продолжал моряк, — если бы в один прекрасный день Юп подошёл ко мне и сказал: «Поменяемся трубками, Пенкроф!»

— Да, — сказал Наб. — Какая досада, что он нем от природы!

В сентябре весна окончательно вступила в свои права, и работы на открытом воздухе возобновились.

Постройка судна быстро подвигалась вперёд. Обшивка бортов уже была полностью закончена, и сейчас подходило к концу крепление перемычек. Пенкроф предложил инженеру обшить корпус досками и изнутри, что должно было придать судну ещё большую прочность.

Не зная, какие неожиданности готовит колонии будущее, инженер одобрил мысль моряка об укреплении судна.

Внутренняя обшивка и палуба были закончены к 15 сентября.

Все швы обшивки и корпуса были тщательно законопачены паклей и залиты кипящей смолой.

Вместо балласта шлюп нагрузили обломками гранита, общим весом примерно около двенадцати тысяч фунтов. Поверх балласта был настлан помост. Внутренность корпуса была поделена перегородкой на две каюты, вдоль стен которых шли длинные скамьи, служившие в то же время и ящиками. Основание мачты находилось как раз посредине между каютами. Из каждой каюты на палубу вёл люк, закрывавшийся плотно пригнанной крышкой.

Пенкроф без труда разыскал на острове мачтовый лес. Он выбрал молодую сосну с прямым стволом без ответвлений; очистив её от коры и срубив верхушку, он получил прекрасную мачту. Железные части мачты, руля и корпуса были изготовлены в кузнице, грубо, но прочно. Наконец, реи, гик, флагшток и вёсла были закончены в первых числах октября.

Решено было испробовать судно в плаванье вокруг острова, чтобы определить его мореходные качества и степень его надёжности.

10 октября шлюп был спущен на воду. Пенкроф сиял. Спуск прошёл благополучно. Вполне снаряжённое судёнышко на катках было подведено к берегу реки во время отлива и с первыми же приливными волнами закачалось на поверхности воды под громкие аплодисменты колонистов, а особенно Пенкрофа, не проявившего в этом случае ни тени скромности. Его тщеславие должно было, впрочем, находить пищу и после спуска шлюпа, так как с общего согласия всех колонистов ему было вверено командование судном и присвоено звание капитана.

Капитан Пенкроф первым долгом потребовал, чтобы шлюпу было дано название. После долгих споров большинством голосов решено было наименовать шлюп «Благополучным».

Уже с первой минуты, как только «Благополучный» закачался на волнах, можно было видеть, что судёнышко выстроено на славу и что оно будет отлично держаться на море в любую погоду. Пробную поездку колонисты решили, впрочем, совершить тотчас же, не откладывая. Погода стояла превосходная, ветер дул с юго-востока, и волнение было умеренное.

— Готовься к посадке! — крикнул капитан Пенкроф.

Но колонисты ещё не завтракали в это утро, да, кроме того, было бы благоразумно захватить с собой на борт провизию, так как экскурсия могла продлиться до вечера.

Сайрусу Смиту так же, как и моряку, не терпелось испробовать выстроенный по его чертежам корабль. Однако он не разделял слепой веры моряка в достоинства своего детища и счастлив был, что тот больше не заговаривает о поездке на остров Табор. Инженер надеялся даже, что моряк оставил эту мысль. Ему было страшно подумать, что двое-трое его товарищей рискнут отправиться в простор океана на этом крохотном и ненадёжном судёнышке, едва в пятнадцать тонн водоизмещением.

В половине одиннадцатого всё население колонии, включая Топа и Юпа, было уже на борту шлюпа. Наб и Герберт по команде капитана подняли якорь.

Сайрус Смит и журналист поставили паруса, и «Благополучный», направляемый умелой рукой Пенкрофа, поплыл.

Выйдя из бухты Союза, «Благополучный» доказал, что при попутном ветре он может развивать вполне достаточную скорость. Обогнув мыс Находки, Пенкроф привёл шлюп к ветру и направил его вдоль южного берега острова. Пройдя несколько кабельтовых, Пенкроф убедился, что «Благополучный» так же хорошо идёт против ветра, как и по ветру, и не дрейфует. Попробовав лавировку, моряк убедился, что и в этом отношении «Благополучный» вполне благополучен.

Пассажиры шлюпа были в восторге. Они располагали теперь надёжным судёнышком, которое могло сослужить им службу при нужде.

Пенкроф направил судно на траверс порта Шара. Отсюда, на расстоянии трёх-четырёх миль от берега, остров предстал перед ними в новом свете. От мыса Когтя до мыса Рептилии открывалась великолепная панорама с густым хвойным лесом на первом плане и свежей зеленью молодой листвы леса Дальнего Запада на втором. Гора Франклина, как декорация, высилась на заднем плане с белым пятном снеговой шапки на макушке.

— Как красиво! — воскликнул Герберт.

— Да, наш остров удивительно красив, — сказал Пенкроф. — Я люблю его, как родное существо. Он приютил нас, нищих и голодных. Теперь же мы не можем пожаловаться на недостаток чего бы то ни было.

— Верно, капитан, — подхватил Наб. — Мы теперь ни в чём не нуждаемся!

И оба испустили троекратное громкое «ура» в честь гостеприимного острова.

Гедеон Спилет, прислонившись к мачте, зарисовывал в записную книжку развёртывавшуюся перед его глазами панораму.

Сайрус Смит молча смотрел на берег.

— Итак, мистер Смит, — обратился к нему Пенкроф, — что вы можете сказать о нашем «Благополучном»?

— Как будто неплохое судёнышко, Пенкроф, — ответил инженер.

— Так. А как вы полагаете, может ли оно предпринять небольшое путешествие?