грохотали каждый раз, когда кто-то вставал, и запах отцовского шерстяного пальто. Отец отталкивал меня и шипел, чтобы не мешала смотреть.

Я поворачиваюсь спиной к мотоциклу и оглядываюсь кругом. Справа от меня — поросший мелким сосняком холм, слева — пологий песчаный спуск заслоняют разросшиеся кусты ивняка. Возле дороги лежат два громадных бетонных кольца. Для чего они? Кто их привез сюда?

Я снова ложусь и смотрю на мотоцикл снизу. Не буду снимать шлем. Если меня загрызет медведь, то хоть голова останется. Б-р-р-р… О чем я думаю… Я смотрю на потеки грязи, на круглые маленькие клепки. Какой-то чересчур настойчивый серенький мотылек, наверное, решив, что синева крыла — то ли цветок, то ли бабочка-партнерша, трепеща крылышками старается пристроится к клепке.

Соскальзывает с краски, но все равно настойчиво пытается присесть на холодную поверхность, больше доверяя своей иллюзии, чем реальному миру. Дурачок…

Я нащупываю во внутреннем кармане сжульканную пачку дешевых сигарет. Вытаскиваю её и смотрю. Две штуки «Примы». Снова осталось только две штуки, и я — без табака. Поделом. Впрочем, кто мог предугадать, что я сорвусь и снова начну курить? У меня и было-то всего две пачки с самого начала. «Прима» — это подарок дальнобойщиков. Да, собственно говоря, мне сигареты никто не дарил. Дарили мужикам, а они уже поделились со мной. А ведь могли бы и не делиться… Так что то, что до сих пор у меня есть две сигареты — чудо. Их можно растянуть на четыре раза. Значит, еще четыре дня. Я вытаскиваю мятую сигарету, выпрямляю её, как могу, и закуриваю. Невкусно. Из тощенькой сигареты высыпалась почти половина табака. Пустая бумага стлевает в две затяжки до середины. Ладно, выкурю все, до конца. В конце концов, могу обойтись и без сигарет.

Я все же снимаю шлем, кладу его рядом и щекой прижимаюсь к уже нагретому солнцем грязноватому коврику. Солнце… Наверное, сегодня первый день, когда я вижу солнце. Может быть, если дождя больше не будет, дальше станет легче? Слабое, северное солнце… Его лучи еле пробиваются через толщу облаков, но все же это солнце. В черной куртке становится даже тепло, но я не тороплюсь её снимать.

Здесь, блин, вам не равнина, и через десять минут куртку снова придется надевать.

Так зачем стараться? Лучше лишний раз не двигаться. Промокшие ноги потихоньку начинают согреваться. Наверное, лучше вернуться обратно, ко всем, всё равно с мотоциклом тут ничего не случится. Но ведь для этого нужно, по крайней мере, встать. Да и видеть мне сейчас никого не хочется. Вообще никого, а уж тем более остальных.

Как же так получилось, что я сама, собственными силами, преодолевая различные преграды и барьеры в виде многочисленных инстанций, выкопала себе яму и сама благополучно в неё и свалилась? Впрочем, ямы я не копала, то есть, я не знала, что это яма. Я думала, что это холм, но не подумала о том, что если землю для холма где-то брать, то в этом месте и образуется яма. И теперь это даже не холм, это курган, под которым похоронено все, о чем я мечтала последние годы. И, самое грустное, винить в этом некого. И парней винить в этом нельзя. Нельзя же злиться на погоду, или на смену времен года. Они такие, какие есть, нормальные, крепкие ребята. И если искать свои ошибки, то нужно начинать с начала. А началось все примерно так.

…Высокий, широкоплечий парень в щегольской косухе поднимался по ступенькам на второй этаж дворца культуры. В руке у него был шлем, а на шее повязана бандана.

Облик завершали черные джинсы и сапоги-казаки. Парень держался уверенно и чуть небрежно.

Мы стояли вдвоем со Светланой Меньшиковой, ответственным секретарем газеты «Ангарские вести», в коридоре дворца культуры нефтехимиков нашего родного города Ангарска у большого, в полстены, окна и курили. Я обратила внимание на парня только тогда, когда он прошел мимо, и Светка, маленькая, морщинистая Светка, чем-то похожая на старенькую обезьянку, стрельнула вдруг в него своими линялыми голубыми глазами и вздохнула:

— Вот это зверюга!

— Что?

— Я о парне. Мотоциклист. Эх, помню, как сядешь сзади на моцик, как обнимешь такого вот… И ничего больше не надо!

Я с удивлением посмотрела на Светлану. Ношеные драненькие джинсы, светлая рубашечка, кожаная жилетка, коротенькая стрижечка. Она говорила только о работе и никогда — о себе. Сейчас она смотрела сквозь стекло куда-то вдаль, намного дальше, чем позволяла серая стена библиотеки, которая была напротив окна. Куда она смотрела? Что видела? Кого вспоминала? И я с удивлением поняла, что у нашей «тети Светы», оказывается, есть биография. И что когда-то, быть может, совсем-совсем недавно, Светка любила и была любимой. И ей нравилось подставлять лицо навстречу бьющему наотмашь ветру. Или мчаться на мотоцикле сквозь ночь, всем существом своим ощущая тепло, исходящее от мускулистого, горячего тела водителя…

Она очнулась.

— Когда ты сдашь статью о горздраве?

— Давай, в пятницу…

Мы поговорили еще немного, и я ушла. Внизу, у крыльца стоял мотоцикл, но я даже не обратила на него внимания. Мало ли у провинциального журналиста хлопот?

Второй раз я увидела этого парня неделю спустя. В тесной редакции все галдели, стараясь перекричать друг друга, словно стая голодных чаек. Я разбирала купоны бесплатных объявлений, помогая сотруднице рекламного отдела, когда, перекрывая шум, Светка, вспомнившая о том, что вчера на планерке её не было, стала спрашивать, какие материалы я сдам в номер. Я вспомнила.

— Интервью с председателем СВ-Банка, это реклама. Мальчик с ожогами от самодельной бомбы, информашки о чрезвычайных ситуациях, это будет во вторник, там обязательно что-нибудь еще нароем, жалоба бабушки…

— Это все не то, скандальчик какой-нибудь будет? Зиновий ничего не говорил? А где он? Где наш чертов редактор? Снова в буфете, пиво пьет?

— А может, вы о байкерах напишете? — не сразу, но я поняла, что это обращаются ко мне.

Я подняла глаза. Передо мной за столом сидел и вопросительно смотрел на меня тот самый «зверюга». Не могу сказать, чтобы он произвел на меня впечатление: лохматый, и это не стиль, просто он давно не стригся, поскрипывающая косуха блестела заклепками. Маленькие глаза, крупный нос, чуть размазанная линия рта, четкий, решительный подборок. Но и отталкивающего впечатления он не производил.

Широкие плечи, прямой дружелюбный взгляд, низкий голос.

— Что?..

— О байкерах. Существует такое движение мотоциклистов, я могу рассказать, — он хотел что-то добавить, но Светка его перебила.

— Да не о чем там писать, нет там ничего интересного!.. Все уже было!

А я вдруг вспомнила. Мне было шестнадцать, и я не хотела жить, как все. И слово «рокер» будило во мне неведомые, странные желания. И слово «Ява» манило в дорогу.

Отец сказал: «Я не куплю тебе мотоцикл, убьешься. Все, разговор окончен». А я, даже поступив в институт, все еще мечтала о «Яве» и копила деньги, и сумела накопить целых двести пятьдесят рублей. А потом… А потом наступили другие времена. И мечтать стало некогда. Это было, — страшно подумать, — двенадцать лет назад.

— Ну, почему же нет ничего интересного, — запротестовала я. — Я напишу! Нет, в самом деле! У вас есть телефон? — спросила я у парня, — Как вас зовут?

— Антон. Антон Белецкий. А телефона у меня нет. Давайте встретимся завтра, я подъеду сюда, в редакцию. В четыре вам удобно?

— Вполне.

Ровно в четыре часа на следующий день он вручил мне серебристый открытый шлем с козырьком.