четырнадцати лет он понятия не имел, что невысокого роста, — в школе был вровень со всеми, и только переехав в Ангарск, он вдруг обнаружил, что сверстники его в большинстве своем — за метр восемьдесят. Его родители были простыми, спокойными людьми, которые всю жизнь проработали на земле, а брат служил в армии тут же, в Ангарске, в местной воинской части. Сам он в армии не служил из-за астигматизма, — у него было плохое зрение, и очки ему было подобрать невозможно. На одном глазу врачи пытались сделать операцию, чтобы вернуть будущего солдата в строй призывников, но операция ничего не дала, кроме постоянной боли. Не спрашивайте, как он ездил на мотоцикле. Не знаю. На мой взгляд, ездил он просто отлично.

Я училась хорошо, институт не закончила случайно — ошиблась в выборе специальности. Бывает. Я читала книги и, в том числе, и стихи, и те самые вирши, которые были написаны Алексею, оценила сполна, неплохие, между прочим, были строчки. Было в них чувство. Мои родители годились его родителям в родители.

Поняли? Нет? В общем, его бабушка была на год старше моего отца. Мои родители были уже пенсионерами, отец всю жизнь проработал преподавателем в вузе, а мама — инженером-проектировщиком. Мой брат не служил в армии, разве только бывал на сборах, он закончил МГУ и жил в далекой Москве. Впрочем, все это не уберегло нашу семью в лихие девяностые от нищеты. Техникой в семье никто не увлекался.

Но не это делало Алексея таким далеким от меня. Просто у меня за плечами была уже целая жизнь, а у него — только школа, училище, работа и дом. И все. Я сменила минимум десять мест работы, он работал на нефтеперерабатывающем заводе всю жизнь. Мы были слишком разными. И, тем, не менее, мы все же были одинаковыми, но это я поняла намного позже. …В один прекрасный вечер, когда за окном уже стемнело, раздался настойчивый звонок в дверь. Родители были дома. Отец смотрел телевизор, а мама энергично гремела посудой на кухне, готовясь к ежегодной засолке огурцов. Я сидела за пишущей машинкой. Звонок настойчиво повторился, и я бросилась в прихожую. За дверями стоял Алексей.

— Привет, я тут с японцем! Эй, как тебя… Тоши! — он махнул кому-то рукой. — Заходи!

В прихожую вошел мужчина не мужчина, юноша не юноша, возраст вошедшего определить было невозможно. Непроницаемое лицо египетской статуэтки с узкими, полуприкрытыми глазами, гладкая, как слоновая кость, кожа, аспидно-черные гладкие волосы падали до пояса. Зато сразу было понятно, что перед вами мотоциклист — на нем были ярко-синяя куртка и белые мотоботы, в руке он держал чудо: кроссовый шлем с подбородочной дугой, козырьком и убирающимся под козырек тонированным стеклом. Я глядела на все это, не в силах вымолвить не слова от неожиданности.

— Его зовут Тоши, — представил его Алексей. — Помнишь, у меня немец останавливался? Видать, дал ему мой адрес. Прихожу с работы, а там батя за голову держится, говорит, вот, принимай гостя.

Отчаянный «самурай» ехал из Токио куда-то в Сирию. После прибайкальской грязи он, по-видимому, решил немного отдохнуть, но побаивался российских гостиниц, а тут — проверенное место, хорошие люди, чистая горница, баня, свежее белье.

— Тебе пора гостиницу для байкеров открывать, — пошутила я и на ломаном английском, который я вспоминала все лето, выяснила, что полное имя японца Тошиюки Норо, что он живет в Токио и работал до последнего времени специалистом по телевизионным коммуникациям. Но вот решил уволиться и поехать, куда глаза глядят, в поисках новых впечатлений.

— У меня дома цирк, — смеясь, сказал Алексей, — этот ни слова по-русски не говорит, и никто не знает по-английски. Батя никак не может понять, что парень не глухой, а просто не понимает по-нашему. И поэтому батя все время кричит, наверное, думает, что так понятнее! Но японец ничего, соображает, два раза на блины звать не надо.

Тоши снял свои жуткие чеботы, куртку и оказался высоким и тоненьким, казалось, его талию можно обхватить двумя ладонями. Я провела гостей в комнату, сбегала на кухню, поставила чайник, сполоснула стаканчики. У мамы глаза полезли на лоб, когда она увидела Тошиюки.

— Ах, Алька! Вот бы тебе замуж за японца!

Меня передернуло.

— Ну, нет! Нас и тут неплохо кормят! — я мысленно сравнила Алексея и японца, и сравнение было не в пользу «самурая». Бр-р-р! Да он был похож на ящерицу.

Когда я принесла поднос с чаем в комнату, Тошиюки долго смотрел на розетку с черничным вареньем.

— What is it? (Что это?) — он осторожно поболтал ложечкой, размешивая жидкий сироп.

— Э-э-э… — я обернулась к Алексею, ища у него поддержки, хотя чем он мог мне помочь? Он ведь ни слова не знал по-английски! Но его выручила находчивость.

— Это… Джем!!! — ляпнул он. Правильно ляпнул, я бы не догадалась.

Но это не помогло.

— What is jam? (А что такое джем?), — снова спросил японец.

Его английский, по-видимому, тоже был несовершенен, и тут уж мы помочь ничем не могли. Пришлось «самураю» пробовать варенье, не зная, что это такое, и как оно называется.

— Батя рассказывал, — продолжил говорить Алексей, — он, когда приехал, у него мотоцикл грязный был, так он его сразу помыть решил. Спросил жестами у бати, где, мол, помыть мотоцикл можно? Ну, батя ему показал, куда ехать, у нас же берег Китоя рядом. Дал ему порошка, щетку, которой я «Урал» мою. Говорит, уехал. Не было его где-то с час. Приехал обратно, постоял-постоял, посмотрел на мотоцикл, видно — не понравилось. Говорит, щетка не та, дайте другую. Батя ему дал! Зубную щетку! А он показал жестом, — хорошо, мол, и уехал. И мыл мотоцикл еще два часа.

Слышь, у него моцик белый, так он его отдраил до снежной белизны! Ни пятнышка!

Ни пылинки! Что ты хочешь — японец!

Тошиюки внимательно слушал речь Алексея, нерешительно кивал головой и неуверенно улыбался.

Следующим вечером мы вчетвером: Алексей, я, Тошиюки и Белецкий поехали на Китой.

Быстро стемнело, от воды тянуло сыростью, мы жались к слабенькому костерку и пили пиво, которое привез с собой Белецкий. Алексей на пиво не налегал, больше делал вид, что пьет. Ребята объяснялись жестами. «Говорили» о правах, о езде без шлема, я тщетно пыталась перевести наклейку, которую кто-то из русских мотоциклистов в порыве щедрости нашлепнул на щиток белого ажурного «длинноногого»

«Сузуки»: «Полный вперед!» — было написано на ней красными буквами, а у меня в голове крутилось только «Show must go on!» (шоу должно продолжаться!), что решительно не годилось в качестве перевода. Когда Тошиюки узнал, что я купила себе «Урал», то изменил восточной невозмутимости, на мгновение его глаза стали круглыми, как у героев японских мультфильмов. Он был изумлен, тыкал в сторону «Соло» пальцем и переспрашивал, такой ли именно «Урал «купила я.

— Yes, so bike. Only blue color. And with sidecar. (Да, такой, только синего цвета и с коляской) — ответила я, как могла.

На обратном пути выпивший «самурай» решил продемонстрировать диким русским класс и проехался на заднем колесе. Это было сюрреалистическое зрелище — центр континента, Сибирь, ночной город блестит от только что прошедшего дождя и сын страны восходящего солнца уходит вдаль через перекресток на странном белом эндуро*. Особенно это впечатлило Алексея.

— Живут же люди, — с грустью сказал он, когда Тошиюки на следующий день собрал вещи, стянул в пяти местах яркими резинками свои угольные волосы, закинул получившийся тонкий хвост за плечи, надел шлем, сказал: «Сейонара!» и уехал. — Взял, да и уволился, взял, да и поехал, куда хочет. Мотоцикл есть, деньги тоже, видать, есть… Эх, нам бы так жить!

…Не знаю, почему, но я вбила себе в голову, что техосмотр лучше пройти осенью. В этом было рациональное зерно: за зиму я могла отцепить коляску, переделать мотоцикл в одиночку и спокойно отъездить весь следующий сезон. Чтобы пройти техосмотр, мотоцикл нужно было немного подделать.