хороших кровей», что «на них будет возложена почетная обязанность вне брака — не по легкомыслию, а по велению морального долга — стать матерями детей, зачатых от отправляющихся на фронт солдат. <… > Эсэсовцы! — так заканчивался приказ Гиммлера. — Я верю, что и вы, и матери столь нужных Германии детей, вдохновленные верой в фюрера и во имя вечной жизни нашей крови и нашего народа, на деле проявите готовность не только бороться и умирать ради Германии, но и служить продолжению жизни германской нации».

Халина Виташек, вспоминая спустя годы жизнь в оккупированной Познани, описывает такой случай: шестнадцатилетняя дочь свежеиспеченных фольксдойче, будучи членом Союза немецких девушек, вернулась с собрания вся в слезах. Немецкий агитатор кричал об их долге перед отечеством: «Никто не заставляет вас быть проститутками, но вы обязаны позволить заделать вам ребенка».

В другом своем «прокреационном» приказе с драматическим заголовком «До последних сынов», появившемся во время сталинградской битвы в августе 1942 года, Гиммлер распорядился вызывать с фронта бездетных молодых эсэсовцев с тем, чтоб они, прежде чем упокоятся под березовым крестом, спешно наплодили сыновей. А после сталинградского поражения приказал давать фронтовикам специальный отпуск на то время, когда у их жен наступают благоприятные для зачатия дни.

В начале апреля 1944 года в зеленый омут Чертова источника заглянула Луиза Даль, миниатюрная полненькая секретарша из Стендаля, что под Берлином. Она прогуливалась по парку с маленькой девочкой, недовольная тем, что ей предлагают взять на воспитание ребенка с белокурыми волосами и голубыми глазами. Да ведь у них с мужем темные волосы и глаза, сразу будет видно, что ребенок не их! Но уже спустя час они с девочкой шли мимо источника в обнимку. Алиса показала новой Mutti свою сестренку, которая лежала в изоляторе с гриппом. Но госпожа Даль не могла ее взять. Дора как девочка с «хорошей кровью» была предназначена офицеру СС высокого ранга и ее готовили для удочерения. У Доры было что-то вроде диатеза, и ей забинтовали ручки, чтоб не расцарапала себе лицо. Она должна была выглядеть привлекательно. Но офицер не захотел ребенка из изолятора и выбрал другого. Дору отдали маляру из Австрии, который в мае забрал ее в городок Вайтра вблизи чешской границы. Там ее звали Дора Шёльм. Семья Шёльм, люди простые, не имели права удочерить девочку, они были только ее опекунами. Узкие улочки, уютный дом с видом на горы. Потом она всю жизнь будет тосковать по этим горам. Запомнит и глаза своей опекунши, вечно обведенные темными кругами. Покой и порядок — всё на своих местах, всему свое, четко обозначенное, время. Когда выпекать хлеб, ходить по ягоды, отмечать церковные праздники, есть оладьи, запивая их ячменным кофе. Никаких скандалов, никакой ругани. В школе писали грифелями на маленьких дощечках. В 1946 году учительница велела закрасить в учебниках все свастики. Дора была лучшей ученицей в классе и получала только отличные оценки. На фотографиях того времени улыбающейся ее не увидишь.

Алиса стала жить в Стендале под Берлином. Получила второе имя по Mutti и новую фамилию: Алиса Луиза Даль. После войны, в 1947-м, госпожа Даль вынуждена была оправдываться, почему взяла ребенка из «Лебенсборна». Одному из юристов она писала: «Тогда мне неизвестно было название ‘Лебенсборн’, но, признаться, только там я нашла сочувствие. Здесь с пониманием отнеслись к тому, что мне, человеку умственного труда, женщине, которая из-за постоянных болей внизу живота не способна к физической работе, в моей солнечной, прекрасно оборудованной квартире не хватало детского щебета.

Вскоре я получила из Bad Polzin телеграмму о том, что меня там ждет девочка 1938 года рождения. Так в 1944 году я увидела Алису Витке. Когда мой муж в апреле 1946-го вернулся из плена домой, девочка и для него стала великой радостью. В ‘Лебенсборне’ заботились о благополучии ребенка — ведь Алиса могла попасть в семью рабочих. Я с уважением отношусь к рабочим, но такая умненькая девочка не могла бы получить соответствующего воспитания и духовного развития в подобной семье. Прежде чем Алиса попала к нам, мы прошли тщательную проверку. Проверяли наши личные связи, состояние здоровья, партийную принадлежность. Муж с 1937 года состоял членом NSDAP[6]. С 1933 года был в SA В других нацистских структурах, таких, как NSV, DAF, RLB, VdA, тоже состоял и был на хорошем счету. В ведомстве, которым руководил стопятидесятипроцентный нацист, по-другому и быть не могло. Я к национал-социалистической партии не принадлежала, не состояла ни в Союзе немецких женщин, ни в других партийных структурах.

Но вернемся к Bad Polzin. Девочка выбежала ко мне с сияющими глазами и возгласом: ‘Guten Tag, Mutti!’ Я почувствовала, что ребенку очень хочется, чтоб у нее снова была мамочка. Об Алисе мне мало что было известно. Я взяла ее как сироту немецкого происхождения (фольксдойче), предназначавшуюся для удочерения под фамилией Алиса Витке. О ее польском происхождении вообще не было речи, и догадаться об этом я никак не могла, потому что шестилетняя девочка прекрасно говорила по-немецки. Мы с Алисой очень подходили друг другу, как будто были одной крови. Несмотря на то, что в ее анкетах в графе ‘происхождение’ стояло: ‘подкидыш’, я чувствовала, что эта девочка из хорошей семьи. Она говорила, что ее папа был ‘дядя доктор’ и делал деткам уколы. Рассказывала мне о своем братике и сестричках и о том, что папочку и мамочку забрали в полицию. Оба они умерли, так ей сказала тетя. В Bad Polzin я видела ее сестру по имени Дорис. К сожалению, Дорис вместе с Алисой я взять не могла: ее уже обещали другой семье, но я хотела позже отыскать девочку, чтобы обе сестры воссоединились.

Алиса часто искала на небе две звездочки, которые называла мамочкой и папочкой. Говорила, что они видят, как ей у нас хорошо. Она и вправду ни в чем не знала нужды. Привезла я ее к себе в 1944 году с небольшим узелком и связала ей на спицах бельишко, рубашечки и трусики на лето и зиму — купить-то ничего невозможно было. А еще курточки, шерстяные платьица, свитерочки, чулочки и носочки — всё собственноручной вязки.

В Окружном суде я получала вполне достойное жалованье. Все шло хорошо, подрастающая Алиса ни в чем не нуждалась. Мамочка могла ей купить все, чего она только пожелает. Когда школу закрыли из-за частых воздушных налетов, а потом из-за отсутствия угля, Алиса посещала частные занятия. Она была очень хорошей ученицей. Ходила на гимнастику, летом на плавание, зимой каталась на лыжах и на санках. Когда ей исполнилось восемь лет, сдала экзамен на юношеский разряд по плаванию. Даже на уроки балета для детей могла ходить регулярно. Я заботилась обо всем», — писала госпожа Даль.

Там, в Стендале, в светловолосой головке Алисы все окончательно перепуталось. Она рассказывала Mutti, как ей плохо жилось в польском детском приюте. Ее, маленькую немку, заставляли говорить только по-польски и навсегда забыть немецкий язык. Били за каждое немецкое слово.

На Пасху 1944 года они с Mutti поехали во Францию. Госпожа Даль хотела показать приемную дочку своему мужу, который сидел в лагере для немецких военнопленных. Алиса получила в подарок от нового папочки огромного голубого зайца, набитого сластями. В 1945 году заяц принес Алисе деревянные ходули, сделанные на заказ местным столяром. Все дети в Стендале ходили на ходулях. Когда к Берлину подлетали бомбардировщики союзных войск, ребятня бежала прятаться в погреба и подвалы, где все напяливали на голову огромные кастрюли, в которых обычно варили картошку. Потом, стуча ходулями по тротуару, огибали оторванную руку или ногу, осколки стекол, куски человеческих тел.

В то время как Алиса Даль, с кастрюлей на голове, дрожала от каждого взрыва, Халина Виташек была совсем недалеко от нее. За колючей проволокой Равенсбрюка она радовалась каждой упавшей на Берлин бомбе.

Халина вернулась в мае 1945-го. Сумела выжить в Освенциме и Равенсбрюке, но ее едва не убили известия, которые она услышала на пороге своего дома: Франтишека два года как нет в живых, а Дарья и Алодия пропали.

Голову молодого ассистента кафедры гигиены в банке с формалином узнал сторож, работавший здесь до войны. Похороны превратились в манифестацию с участием епископа и воеводы. Головы доктора Виташека и двоих его сотрудников — Хенрика Гюнтера и Сони Гужны — погребли в познаньской Цитадели.

Два года Халина искала дочерей. Фотография маленьких блондинок с большими бантами в волосах обошла весь мир. Пока не попала к Роману Грабару, который в Людвигсбурге в качестве уполномоченного