побывавшие здесь до нас, польстило бы моему самолюбию моряка…

— По-вашему выходит, что все только начинается?

— Именно так, мистер Джорлинг. Если нам предложат подняться несколькими градусами выше острова Тсалал, я не стану возражать.

— Не могу себе представить, боцман, чтобы капитан Лен Гай помышлял об этом…

— Я тоже, — отвечал Харлигерли. — Стоит ему найти своего брата и пятерых моряков с «Джейн», как он заторопится доставить их назад в Англию.

— Вполне логично, боцман. Кроме того, старая команда с радостью пойдет за своим командиром в самое пекло, но новички… Ведь их набирали вовсе не для экспедиции к полюсу…

— Вы правы, мистер Джорлинг. Чтобы заставить их передумать, потребовалась бы жирная приманка в виде премии за каждую параллель к югу от острова Тсалал.

— И этого может оказаться недостаточно…— подхватил я.

— Может, поскольку Хирн и остальные, набранные на Фолклендах, надеялись, что шхуне не удастся преодолеть припай и путешествие закончится у Полярного круга. Они весьма опечалены, оказавшись в такой дали! Не знаю, как пойдут дела дальше, но Хирн — человек, за которым нужен глаз да глаз. Я слежу за ним в оба!

Возможно, здесь и впрямь таилась опасность, а если не опасность, то по крайней мере возможность будущих осложнений.

В ночь с 19 на 20 декабря — во всяком случае, в тот период суток, который принято считать ночью, — мне приснился странный и тревожный сон. Да, конечно, это был сон! Однако я расскажу о нем, ибо он свидетельствует о том, какие навязчивые идеи переполняли тогда мою голову.

Растянувшись на койке, я обычно плотно закутывался в одеяла, чтобы согреться. Как правило, я засыпал уже в девять часов и спокойно спал до пяти утра. Итак, я спал… Внезапно часа в два ночи меня разбудил какой-то безостановочный жалобный шепот. Я открыл глаза — или мне только приснилось, что я очнулся?.. Иллюминатор каюты был плотно затворен, стояла полная темнота. Шепот не утихал, я напряг слух, и мне почудилось, что какой-то незнакомый мне голос тихонько повторяет одни и те же слова:

— Пим… Пим… Бедный Пим…

Никто не мог пробраться ко мне в каюту, дверь была заперта.

— Пим…— не унимался голос. — Нельзя… Нельзя забывать о бедном Пиме..

На этот раз я отчетливо разобрал эти слова, словно произнесенные над самым моим ухом. Что значила эта мольба, почему она адресовалась именно мне? .. Нельзя забывать Артура Пима?.. Но разве он не умер, возвратившись в Соединенные Штаты, — внезапной смертью, о которой остается только сожалеть и об обстоятельствах которой не знал никто на свете?

Мне показалось, что меня покидает рассудок, и я разом проснулся, чувствуя, что мне только что приснился удивительно яркий сон, похожий на действительность… Я рывком покинул койку и выглянул в иллюминатор. На корме не было ни души, не считая Ханта у штурвала, не спускавшего глаз с нактоуза.

Я снова улегся и, хотя имя Артура Пима продолжало звучать у меня в ушах, проспал до утра.

Утром воспоминание о ночном происшествии сделалось расплывчатым, и вскоре я совсем позабыл о нем.

Перечитывая рассказ Артура Пима — а чаще всего я делал это в компании капитана, — итак, перечитывая его, словно этот рассказ заменял нам бортовой журнал «Джейн», я отметил печальное происшествие, случившееся на «Джейн» 10 января: в тот день американец, уроженец Нью-Йорка, Питер Реденбург, один из самых опытных матросов на «Джейн», поскользнулся и упал между двумя льдинами; он исчез из виду, и его не смогли спасти.

То была первая жертва рокового путешествия, а сколько их еще будет вписано в некролог[91] несчастливой шхуны!

По этому поводу мы с Леном Гаем обменялись репликами, обратив внимание на то, что в тот год весь день 10 января стоял колючий холод, а ураганный ветер приносил с северо-востока снег и град. Экипаж «Джейн» наблюдал припай гораздо дальше к югу, чем мы; вот почему ему никак не удавалось обогнуть его с запада. Судя по рассказу Артура Пима, это случилось только 14 января. После этого их взору предстало «открытое, без единой льдинки море», тянущееся за горизонт, с течением, скорость которого составляла полмили в час.

С «Халбрейн» повторялось теперь то же самое, так что мы могли бы заявить вслед за Артуром Пимом, что «никто не сомневался в возможности достигнуть полюса».

В тот день, судя по наблюдениям капитана «Джейн», они находились на 81°21' южной широты и 42°5' западной долготы. Утром 20 декабря мы находились практически в той же точке. Оставалось пройти в направлении острова Беннета всего сутки — и он предстанет перед нами.

При плавании в этих водах с нами не произошло ничего примечательного, в то время как в бортовом журнале «Джейн» 17 января было зафиксировано несколько странных событий. Вот главное из них, позволившее Артуру Пиму и его спутнику Дирку Петерсу проявить самоотверженность и отвагу.

Часа в три дня марсовой заметил небольшую дрейфующую льдину — выходит, даже в этом свободном ото льдов море иногда попадались льдины… На льдине находилось какое-то крупное животное. Капитан Уильям Гай приказал спустить самую большую шлюпку. В нее уселись Артур Пим, Дирк Петерс и старший помощник капитана «Джейн», несчастный Паттерсон, тело которого мы подобрали между островами Принс-Эдуард и Тристан-да-Кунья.

Животное оказалось полярным медведем пятнадцати футов в длину, с шерстью чистейшего белого цвета, очень жесткой и слегка завивающейся, и с округлой мордой, напоминающей морду бульдога. Несколько выстрелов, достигших цели, не причинили ему вреда. Гигантский зверь бросился в море, поплыл к шлюпке и, схватившись лапами за борт, перевернул бы ее, если бы Дирк Петерс не вспрыгнул на зверя и не вонзил ему в шею нож, поразив спинной мозг. Обмякший медведь скатился в море, увлекая за собой метиса. За борт полетела веревка, и тот выбрался из воды. Медведь, распростертый на палубе «Джейн», оказался, если не считать его размеров, вполне обычным зверем.