некоторые сведения об одном порученном мне деле.

— О каком деле идет речь? — спросил Дмитрий Николев.

— Садитесь, пожалуйста, и выслушайте, что я вам скажу.

Учитель сел на стул против письменного стола, за которым сидел в кресле следователь, майор остался стоять у окна. Беседа тотчас же превратилась в допрос.

— Господин Николев, — сказал следователь, — не удивляйтесь, если вопросы, которые я вам поставлю, будут касаться вас лично, затрагивать вашу личную жизнь… В интересах дела, как и в ваших личных, вы должны отвечать без обиняков.

Господин Николев не столько слушал следователя, сколько внимательно следил за выражением его лица. Он сидел скрестив руки и продолжал молчать, лишь изредка кивая головой.

Перед г-ном Керсдорфом лежали протоколы расследования. Он разложил их на столе и спокойным строгим голосом продолжал:

— Господин Николев, вы несколько дней отсутствовали?..

— Да, это так, господин следователь.

— Когда уехали вы из Риги?..

— Тринадцатого рано утром.

— А вернулись?

— Нынче ночью в первом часу.

— Вас никто не сопровождал?..

— Никто.

— И вы вернулись один?..

— Один.

— Вы выехали с ревельской почтовой каретой?..

— Да… — после некоторого колебания ответил Николев.

— А возвратились?..

— Я приехал на телеге.

— Где вы сели на эту телегу?..

— В пятидесяти верстах отсюда на рижском тракте.

— Итак, вы уехали тринадцатого с восходом солнца?..

— Да, господин следователь.

— Кроме вас, никого не было в почтовой карете?..

— Нет… в карете был еще один пассажир.

— Вы были с ним знакомы?

— Совершенно не знаком.

— Но вскоре вы узнали, что это Пох, артельщик банка братьев Иохаузенов?..

— Да, действительно, этот артельщик был очень болтлив и все время разговаривал с кондуктором.

— Он говорил о своих личных делах?..

— Только о них.

— А что он говорил?

— Он говорил, что едет в Ревель по поручению господ Иохаузенов.

— Не заметили ли вы, что он очень торопится вернуться в Ригу… чтобы сыграть там свадьбу?..

— Да, господин следователь… если память мне не изменяет, — ведь я обращал очень мало внимания на их беседу, не представлявшую для меня интереса.

— Не представлявшую для вас интереса? — вмешался майор Вердер.

— Конечно, господин майор, — ответил Николев, бросая на майора удивленный взгляд. — Почему меня могло интересовать то, что говорил этот артельщик?..

— Возможно, это-то как раз и намеревается выявить следствие, — отвечал г-н Керсдорф.

Услышав этот ответ, учитель сделал недоумевающий жест.

— Не было ли у этого Поха сумки, — продолжал следователь, — какую обычно носят банковские артельщики?..

— Возможно, господин следователь, но я не заметил ее.

— Значит, вы не можете сказать, не оставил ли он ее по неосторожности в карете, не бросил ли на скамье и не мог ли ее видеть на станции кто-нибудь посторонний?

— Я уткнулся в свой угол, завернулся в дорожный плащ, иногда дремал, закрыв лицо капюшоном, и вовсе не замечал, что делали мои спутники?.

— Между тем кондуктор Брокс утверждает, что сумка была…

— Что же, господин следователь, если он это утверждает, значит — так оно и есть. Что касается меня, я не могу ни оспаривать, ни подтвердить его слов.

— Вы не разговаривали с Похом?..

— В дороге — нет… Я впервые заговорил с ним, когда карета сломалась и нам пришлось отправиться в корчму.

— Стало быть, вы сидели весь день уткнувшись в угол, старательно надвинув на лицо капюшон?..

— Старательно?.. Почему «старательно», господин следователь?.. — с некоторой запальчивостью подхватил это слово г-н Николев.

— Потому что вы как будто не хотели быть узнанным.

Это замечание, в котором чувствовался определенный намек, вставил майор Вердер, снова вмешиваясь в допрос.

На этот раз Дмитрий Николев не выразил того возмущения, которое вызвали у него раньше слова следователя. Помолчав с минуту, он лишь сказал:

— Предположите, что мне хотелось совершить поездку инкогнито. Я полагаю, это право всякого свободного человека — в Лифляндии, как и везде!

— Ловкая предосторожность, чтобы избежать очной ставки с возможными свидетелями! — возразил майор.

Это был еще один намек, всю серьезность которого, учитель не мог не понять, и это заставило его побледнеть.

— В конце концов, — сказал следователь, — не отрицаете же вы, что банковский артельщик Пох был в этот день вашим попутчиком?..

— Нет… не отрицаю… если-моим попутчиком в карете был действительно Пох…

— Это совершенно достоверно, — ответил майор Вердер.

Господин Керсдорф возобновил допрос следующим образом:

— Итак, путешествие протекало без приключений, от станции к станции… В полдень вы остановились на часок пообедать… Вы приказали подать себе в сторонке, в темном углу корчмы, как бы постоянно заботясь о том, чтобы вас не узнали… Затем почтовая карета отправилась дальше… Погода была очень плохая, лошади с трудом боролись с ветром… И вот в половине восьмого вечера произошел несчастный случай… Одна из лошадей упала, и карета, у которой сломалась передняя ось, опрокинулась…

— Господин следователь, — сказал Николев, прерывая его, — могу я вам задать вопрос: почему вы меня обо всем этом спрашиваете?

— В интересах правосудия, господин Николев. Когда кондуктор Брокс убедился в том, что карета не может добраться до следующей станции, города Пернова, пассажирам было предложено провести ночь в трактире, который виднелся в двухстах шагах у дороги… Вы сами указали на этот трактир…

— Кстати, я не знал этой корчмы и вошел туда в этот вечер впервые.

— Допустим! Достоверно только то, что вы предпочли провести ночь там, а не отправиться с кондуктором и ямщиком в Пернов.

— Безусловно. Погода стояла отвратительная, пришлось бы пройти пешком около двадцати верст, и я счел за лучшее переночевать вместе с банковским артельщиком в этой корчме.

— Это вы уговорили его пойти с вами в корчму?..

— Я ни в чем его не уговаривал, — возразил г-н Николев. — Когда почтовая карета опрокинулась, он был ранен — повреждение ноги, кажется, — и не смог бы пройти расстояние, отделявшее нас от Пернова…