Хозяин с минуту соображал.

– Вы будете иметь, – сказал он наконец, – яйца, рыбу, цыпленка, десерт – за двадцать три тысячи рейсов, с вином и кофе.

Двадцать три тысячи рейсов, то есть около двух франков с человека, было невероятно дешево. Иного мнения, конечно, держался Томпсон, затеявший через своего переводчика ужасный торг. Наконец сошлись на семнадцати тысячах рейсов, или приблизительно на ста франках.

Когда уладили этот вопрос, начался новый торг, насчет необходимых перевозочных средств. После десятиминутных переговоров хозяин взялся за тридцать тысяч рейсов, или сто восемьдесят франков, предоставить на следующее утро в распоряжение туристов шестьдесят пять верховых животных – лошадей и ослов, больше – последних. Об экипажах нечего было и думать, так как на всем острове не имелось ни одного.

Свидетель и участник этих переговоров, Робер с удивлением и беспокойством убедился, что Томпсон, веря в свою счастливую звезду, решительно ничего не подготовил.

«Ну и предстоят нам еще сюрпризы!» – подумал он про себя.

Договорившись обо всем, Томпсон и Робер поспешили вернуться к пассажирам, которые уже по крайней мере с полчаса должны были ожидать своего администратора.

Действительно, они все были в сборе, образуя жестикулирующую группу. Все, кроме одного. Элиас Джонсон, как он и заявлял, остался на пароходе, категорическим отказом выразив свой страх по поводу землетрясений.

Среди пассажиров дурное настроение было очевидно, но оно само прошло при виде Томпсона и Робера. Один лишь Сондерс счел своим долгом протестовать. Да и то сделал он это с крайней скромностью. Он молча вынул свои часы и издали показал пальцем Томпсону, что большая стрелка значительно миновала половину восьмого. Вот и все.

Томпсон прикинулся, что ничего не видит. Взволнованный, любезный, утирая лоб широкими размахами, чтобы внушить представление о своей кипучей деятельности, он спешил. Мало-помалу под его руководством толпа пассажиров сформировалась, вытянулась, обратилась в правильно выстроенный взвод.

Англичане, привыкшие к этой своеобразной манере совершать экскурсии, впрочем, легко подчинялись требованиям такого воинского строя. Это казалось им вполне естественным, и они сами сгруппировались в шестнадцати шеренг, каждая по четыре человека.

Только Рожер де Сорг был немного удивлен и сдерживал неуместное желание рассмеяться.

Во главе партии, в первом ряду, фигурировали леди Хейлбутз с сэром Хамильтоном. Это почетное место им, конечно, полагалось. И таково, несомненно, было личное мнение баронета, потому что он явно сиял от удовлетворения. Другие ряды составились сообразно случаю или симпатиям. Рожеру без труда удалось восполнить составленную Линдсеями шеренгу.

Томпсон, естественно, выключил себя из этой комбинации. Находясь во фланге отряда, на месте замыкающего офицера, поправляя неправильное равнение, сдерживая личные склонности к независимости, он шествовал, точно капитан, или, употребляя более верное сравнение, точно надзиратель, следящий за партией дисциплинированных школьников.

По его сигналу колонна тронулась. В полном порядке она проследовала вдоль морского берега, мимо «Гостиницы Девы», хозяин которой, стоя у двери, следил за туристами с довольным видом. Шагах в ста далее по приглашению Робера они свернули влево и проникли за черту Орты.

Насколько менее приветлив этот город вблизи, чем вдали! Состоит он почти исключительно из одной улицы, разветвляющейся в конце. Крутая, узкая, неправильная, плохо вымощенная, она представляет собой не очень-то приятное место для прогулки.

В этот утренний час солнце, уже жгучее, пронизывало ее всю, прижигая затылки и спины, что вскоре вызвало жалобы, с трудом подавленные строгим взглядом Томпсона.

Дома, обрамляющие улицу Орты, не представляют достаточного интереса, чтобы из-за них стоило подвергать бренное тело стольким напастям. Грубо построенные, имеющие стены большой толщины из лавы, чтобы лучше противостоять землетрясениям, они были бы очень обыденными, если бы не оригинальность, которой они достигают благодаря своей грязи. Нижние этажи всегда заняты либо магазинами, либо конюшнями, либо хлевами. Верхние жилые этажи благодаря жаре и соседству конюшен наполняются самыми отвратительными запахами и самыми гадкими насекомыми.

Каждый дом имеет широкий балкон, веранду, закрытую деревянной решеткой. Смотря отсюда на улицу, следя за соседями и прохожими, за поступками и движениями всех, кого приводит случай, местные граждане подолгу простаивают в своем укрытии. Но в этот утренний час балконы еще «не имели глаз», так как их хозяева отличаются обыкновением затягивать дольше всякого вероятия часы, посвященные сну.

При прохождении партии туристов немногие прогуливавшиеся обыватели оборачивались с изумлением, лавочники выходили из дверей. Что бы могла означать эта высадка? Уж не вторжение ли неприятеля, как во времена узурпатора дона Мигеля?

В общем, экскурсия пользовалась успехом. Томпсон имел право гордиться. И гордился. Но сэр Хамильтон – еще больше него. Шествуя впереди, чванный, прямой, с далеко устремленным взглядом, он точно всем своим существом вопил: «Я!» Эта гордая поступь даже чуть было не сыграла с ним злую шутку. Не смотря себе под ноги, благородный баронет споткнулся о камень и вытянулся во всю длину. Простой смертный мог бы сделать то же самое. К несчастью, если члены сэра Хамильтона вышли невредимыми из этого злоключения, не то было с одной безусловно необходимой принадлежностью. Сэр Хамильтон сломал свой монокль. Ужасная катастрофа! Какое удовольствие отныне было возможно для этого близорукого человека, ставшего теперь почти слепым?!..

Как бдительный администратор, Томпсон, к счастью, видел все. Он поспешил указать баронету на магазин, в витрине которого виднелись кое-какие жалкие оптические аппараты, и при посредстве Робера скоро была заключена сделка. За два мильрейса торговец согласился сделать починку к следующему утру.

По дороге посещали церкви и монастыри, не представляющие большого интереса. Переходя из церкви в монастыри, из монастырей в церкви, достигли наконец вершины, господствовавшей над городом, и, вспотев, тяжело переводя дыхание, но все еще в полном порядке, к десяти часам остановились у основания древнего иезуитского монастыря, построенного фасадом к морю. Немедленно колонна расстроилась, и по знаку Томпсона около Робера образовался круг. В первый ряд Блокхед гротолкнул своего сына Эбеля, рядом с которым Пипербом поместил свою громоздкую и массивную особу.

– Старинный монастырь иезуитов, – объяснял Робер, принимая профессиональный тон чичероне, – самое красивое здание, какое они возвели на Азорских островах. Его можно осмотреть согласно программе. Считаю нужным предупредить, что если этот памятник и замечателен своими значительными размерами, то не представляет никакого художественного интереса.

Туристы, изнуренные предшествовавшими посещениями, объявили, что согласны с этим. Лишь Хамильтон, с программой в руке, потребовал полного ее исполнения и гордо проник в монастырь.

Со своей стороны Блокхед заметил, что можно было бы по крайней мере полюбоваться размерами сооружения, раз их находили замечательными, но никто не удостоил вниманием почтенного бакалейщика.

– Перейдем к следующему пункту программы, – сказал Робер.

И он прочел:

«Прекрасный вид. Пять минут».

– Перед вами, – пояснил он, – остров Пико. К северу – остров Святого Георгия. На первом группа кинт образовывает «квартал Магдалины», где обитатели Файаля проводят лето.

После того как Робер этим сообщением закончил свои обязанности, круг расстроился, и туристы рассыпались, как кому вздумалось, и принялись осматривать открывшуюся перед ними панораму. У ног их город Орта, казалось, скатывался в море. Напротив, Пико вставал всей своей массой, верхушка которой все еще терялась в хаосе облаков. Пролив между двумя островами теперь был залит солнцем, и воды отливали