маленькую Альбу, очень живую от съеденного сладкого. В машине, пока мы едем по Линкольн-авеню, Альба исчезает.

– Она вернулась обратно, – говорю я Клэр.

Та несколько секунд смотрит на меня в зеркало заднего вида.

– Куда, папа? – спрашивает Альба. – Куда обратно?

КЛЭР: Наконец я уложила Альбу подремать. Генри сидит на нашей постели, пьет скотч и смотрит, как за окном друг за другом бегают по виноградному дереву две белки. Подхожу и сажусь рядом.

– Эй,– говорю я.

Генри обнимает меня, притягивает к себе.

– Эй.

– Ты не собираешься объяснить, что все это значит? – спрашиваю я.

Генри ставит на пол бокал и начинает расстегивать пуговицы на моей рубашке.

– А что, я могу попробовать не рассказать?

– Нет.

Я расстегиваю на нем ремень и пуговицы на джинсах.

– Уверена?

Он целует мою шею.

– Да.

Я расстегиваю его ширинку, пробегаю пальцами по его животу под рубашкой.

– Но ведь на самом деле ты не хочешь знать… Генри дышит мне в ухо и проводит языком по краешку. Я дрожу. Он снимает с меня рубашку, расстегивает лифчик. Груди выпадают, и я ложусь на спину, глядя, как Генри высвобождается из джинсов, трусов и рубашки. Залезает в постель, и я говорю:

– Носки.

– Точно.

Снимает носки. Мы смотрим друг на друга.

– Ты просто пытаешься меня отвлечь, – говорю я.

Генри ласкает мой живот.

– Я пытаюсь отвлечься сам. А если мне и тебя удастся отвлечь, то только хорошо.

– Ты должен мне сказать.

– Нет, не должен.

Он накрывает мои груди руками, пробегает подушечками больших пальцев по соскам.

– Я навоображаю себе самое плохое.

– Легко.

Я поднимаю бедра, Генри стаскивает с меня джинсы и трусики. Широко разводит мои ноги, наклоняется надо мною, целует. «Боже, – думаю я. – Что это может быть? Что такое самое плохое?» Закрываю глаза. Воспоминание: луг, холодный день, я маленькая, бегу по сухой траве, шум, кто-то окликает меня…

– Клэр? – Генри нежно кусает мои губы. – Ты где?

– В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом.

– Почему? – замерев, спрашивает Генри.

– Думаю, это тогда случилось.

– Что случилось?

– То, о чем ты боишься мне рассказать.

Генри скатывается с меня, и мы лежим рядом.

– Расскажи мне,– просит он.

– Было рано. Была осень. Папа с Марком охотились на лося. Я проснулась; показалось, что ты меня зовешь, и я выбежала на луг, и ты был там, вместе с папой и Марком, рассматривал что-то, но папа велел мне возвращаться домой, поэтому я так и не видела, на что ты смотришь.

– Да?

– Я вернулась туда на следующий день. На том месте трава была пропитана кровью.

Генри молчит. Лежит, сжав губы. Обнимаю его, крепко прижимаюсь.

– Самое худшее…– начинаю я.

– Ш-ш, Клэр.

– Но…

– Ш-ш.