Опять новый ряд вопросов к Прокофьеву. Выясняется, что он живет в подвале Михайловского артиллерийского училища, что недавно там же поселили солдат «слабосильной команды», вернувшейся из армии. Невольно возникает мысль: опять тот же путь, с войны, через солдат.

Профессор Боткин ставит диагноз: у больного Наума Прокофьева острое заболевание инфекционного характера с петехиями на коже и острым опуханием лимфатических желез, которое следует считать инфекцией чумы слабой силы и степени.

В тот же вечер, извещенный о происшествии, градоначальник Зуров собрал совещание в составе: городского головы — барона Корфа, докторов — барона Майделя, полицейского врача Баталина, начальника академии и других. Врачебная комиссия снова детально обследовала больного и пришла к тому же заключению, что и профессор Боткин. — данный случай болезни есть действительно та чумная инфекция слабой силы, которая появляется обычно перед эпидемией чумы.

Градоначальник Зуров, выслушав заключение врачей, долго молчал.

— Нужна ли такая категоричность? — мягко начал он. — Зачем называть это заболевание чумой, может быть, можно квалифицировать его как-нибудь иначе?

— Что ж, — поддакнул добродушный толстяк доктор Майдель, — можно бы и иначе: чумной тиф, например, или просто тиф…

— Вот-вот, тиф! — ухватился Зуров. — Так, знаете, будет гораздо спокойнее, чтоб не вызывать паники в обществе.

Сергей Петрович возмутился:

— Нет, не кривя душой, не могу данную болезнь назвать другим именем, как чумной инфекцией слабой силы и степени, такие вещи нельзя скрывать.

Остальные врачи поддержали его.

— Все равно уже весь Петербург знает об этом случае, поздно, — цинично добавил доктор Баталин, — разве что… Но тут же замолчал, опасливо поглядев на начальника академии Быкова и Боткина.

Совещание решило немедленно принять меры по изоляции всех, кто проживал с Прокофьевым в подвале.

Три часа ночи… У ворот Михайловского замка останавливаются пожарные дроги. Одни, другие, третьи. Из подвала по крутой лестнице поднимаются какие-то перепуганные люди, тащат узлы с вещами, ревут сонные дети, голосят бабы, ругаются мужчины. Вокруг толпятся служащие медико-полицейской службы, они в странной одежде: поверх полицейской формы — халаты с капюшонами, на руках рукавицы, в прорезах капюшонов поблескивают глаза, злые и испуганные. Полицейские толкают людей, тащат вещи, грузят всех на дроги. Дроги отправляются в Екатерингоф. Здесь в доме № 1 должны разместиться 48 человек, проживавших в подвале с Наумом Прокофьевым. К ним ставят караул — шесть городовых с околоточным.

Наум Прокофьев лежит в отдельной палате, в четырех прилегающих комнатах — карантинный врач Васильев, два студента, служитель и сиделка. Комнаты изолированы, еда передается через окно, все, что нужно, пишут на бумаге и показывают через стекло.

Вскоре за стеклом появляется бюллетень за подписью доктора Васильева: «Температура 39,5, пульс 94, напряженный, головная боль, больной большей частью лежит, забытье».

На другой день новый бюллетень: «Температура 37,5, пульс 76, легко снимаемый, объективные явления те же, опухоль „статус кво“, больной жалуется на слабость и отсутствие аппетита. Ночь провел спокойно». Это сообщение радует всех окружающих, но больше всех, кажется, радует оно градоначальника Зурова. Накануне он, как и предчувствовал, получил серьезное неодобрение сверху и теперь спешит принять меры. Срочно созывает он «высочайше учрежденную» новую комиссию под своим председательством. Теперь комиссия подобрана так, что в нее входят люди разумные и благонамеренные. И комиссия 14 февраля, осмотрев больного, пишет заключение: «Наум Прокофьев, находясь в безрецидивном периоде сифилиса, заболел 15 января идиопатическим воспалением паховых желез, которые, перейдя в нагноение, вскрылись на 26-й день. Оставленная без хирургической помощи болезнь сопровождалась явлениями свободно выходящего гноя, то есть лихорадочными явлениями известного типа и характера и впоследствии симпатическим бубоном в правом паху, который в настоящее время находится в периоде разрешения».

Заключение составлено тонко. Чума теперь вовсе не упоминается, вообще вся болезнь Прокофьева умело окутана тайной. Зачем-то упомянут сифилис, каждому врачу ясно: безрецидивный период означает, что ни о каком рецидиве этой болезни не может идти речь. Но это ясно врачам, а для непосвященных у дворника — сифилис. Бубоны названы то идиопатическими, то симпатическими, благодаря чему они выглядят как-то «симпатичнее» и вовсе не похожи уже на чумные.

Но все же авторам заключения оно кажется не совсем убедительным, и 15 февраля созывается новая «особая комиссия», составленная из членов медицинского совета под председательством лейб-медика профессора Зденкауэра. «Особая комиссия» производит также осмотр больного и, вдохновленная первым заключением, составляет уже новое: «У Наума Прокофьева опухоли желез объясняются предшествовавшими сифилитическими страданиями. Что же касается до острой инфекционной формы болезни, то отсутствие опухоли печени и селезенки… не дает права признать болезнь за имеющую какую- либо аналогию с астраханской эпидемией…»

Это заключение, подписанное медицинскими авторитетами, звучит уже вполне определенно (ведь Прокофьев поправляется, и это не опасно): никаких признаков чумы нет, у больного просто сифилис! Профессор Боткин допустил ошибку!

Теперь в газетах, печатавших 14 и 15 февраля короткие сообщения о случае в терапевтическом отделении, появляются сообщения об «ошибке» профессора Боткина. Его обвиняют даже в том, что в Ветлянке была признана чума. Издаваемая махровым реакционером Катковым газета «Московские ведомости» пишет:

«Медицинский авторитет сначала заочно, не имея положительных данных, провозглашает плохо исследованную болезнь индийской чумой, черной смертью, а потом, встретив довольно обыкновенный случай сифилиса, поспешно, не слушая возражений, объявляет, что это чума, что чума, стало быть, в Петербурге… по всей России, и какие произошли бы тогда последствия? Не было ли бы тогда искусственно произведено бедствие большее, чем даже смерть нескольких сот человек? Фальшивая тревога, причиненная курьезным и прискорбным случаем с сифилитиком Прокофьевым, которого профессор Боткин с таким невероятным легкомыслием признал за больного чумой, у себя дома, конечно, не замедлит улечься, но случай этот, как водятся, не останется без международных последствий, далеко не так скоро