медиком-ученым».
Третьей женщиной-врачом в России была М. А. Бокова, вместе с Сусловой она вынуждена была оставить академию и закончила свое образование в 1871 году в Цюрихе, где получила степень доктора.
Но в 1862 году Бокова и Суслова еще занимались, хоть и не официально, в академии. Сергей Петрович допустил их на свои лекции и в клинику. Обе они также посещали анатомический театр.
Особенно сдружился с Боковым и его женой Сеченов.
Почти столетие существовала легенда о том, что прототипами героев романа «Что делать?» послужили люди, лично хорошо известные Чернышевскому; физиолог Сеченов, доктор Боков и его жена Мария Александровна Обручева-Бокова.
Но Чернышевский был арестован 7 июля 1862 года и заключен в Петропавловскую крепость. Здесь Чернышевский в числе других работ написал свой роман, который вышел в книгах «Современника» за март, апрель и май 1863 года.
По сохранившейся переписке между Сеченовым и Марией Александровной Боковой, а также по автобиографическим воспоминаниям Сеченова видно, что до ареста Чернышевского и даже по выходе в свет романа Мария Александровна была лишь ученицей знаменитого физиолога, так же как ее подруга Суслова.
Взаимоотношения Сеченова, Марии Александровны и Бокова развернулись почти по схеме романа, но это произошло позднее, в 1864–1865 годах. Случайно ли это?
Чернышевский писал о новых людях, и его друзья, шестидесятники, решали сложные нравственные проблемы как новые.
Любопытно отметить, что И. П. Павлов очень интересовался личной жизнью Сеченова, изучая влияние эмоций на работу мозга. «Не знаете ли вы, когда и при каких обстоятельствах произошло сближение и супружество Ивана Михайловича и Марии Александровны? От кого-то я слыхал, что в романе Чернышевского „Что делать?“ в лице Кирсанова и Веры Павловны изображены любовь и супружество И. М. и М. А. Так лн это? Если так, то здесь было сильное душевное волнение. И мне важно знать, в каком году это происходило?» — писал он М. Н. Шатернинову — ученику Сеченова. И в другом письме снова: «Я использую тольно самый общий факт, что Иван Михайлович в период писания „Рефлексов“ был охвачен эмоцией любви».
Летом 1862 года Боткины выехали за границу. Анастасия Александровна лечилась в Эмсе. Сергей Петрович, не желая без пользы проводить лето — а пользой он считал для себя работу, — поселился в Берлине, где снова стал посещать лекции Вирхова и работать в его клинике. Отсюда он, как всегда, писал своему неизменному другу Белоголовому: «Пребыванием в Берлине я чрезвычайно доволен… Даже Фрерикс, олицетворенная слабость как клиницист, был для меня полезен своими ошибками, которые служили мне поучением. Здесь я останусь 1 ? месяца».
Боткин оставался верен себе. Он и из ошибок извлекал пользу. Но спокойно работать в это лето не удалось.
Из Петербурга приходили одно за другим тревожные сообщения.
Больше всего беспокоили пожары в Петербурге. Распространялись слухи, что дома поджигают революционно настроенные студенты.
Боткин, конечно, не верил этим слухам, которые, как выяснилось позднее, распространяла полиция с провокационными целями. Он писал Белоголовому: «Слухи о пожарах дошли до моих глухих ушей еще в Эмсе. Эти известия меня сильно обеспокоили… Чья это гнусная мера?!»
Дошли слухи и об аресте студентов Медико-хирургической академии. Кто-то написал Боткину, поименно называя арестованных. Позднее, после их высылки, Боткин писал Белоголовому: «Вероятно, скоро в Иркутске будут наши несчастные студенты. Ты бы сделал; большое благодеяние, если бы выхлопотал у местного начальства разрешение иметь им медицинские книги, тогда в их положении будет величайшей отрадой приносить пользу ближнему. Из них я помню Хорьхорикова, который был на 4-м курсе и недурно учился. Снабди его. если только это возможно, теми книгами по практической медицине, которые у тебя вод рукой, какие ему отдашь, я тебе немедленно вышлю».
Воспользовавшись пребыванием за границей, Сергей Петрович едет в Лондон. Цель этой поездки могла быть только одна: встреча с Александром Ивановичем Герценом. 7 августа в газете «Czas» появилось сообщение о предстоящем аресте на границе русских подданных, встречавшихся с Герценом. Мгновенно это сообщение перепечатали и другие заграничные газеты. Перепечатал его и Герцен в «Колоколе», «Мы получили… имена лиц, которые находятся теперь за границей и которых прогрессивное правительство петербургское велело задержать на первой польской станции». В списке числились: Стасов Владимир, Боткин Сергей, Достоевский Федор и т. д., всего 21 человек. Сообщение подняло шумиху, и эта шумиха спасла С. П. Боткина от больших неприятностей. Все же он подвергся строгому обыску и имел беседу в Третьем отделении.
Осенью 1863 года вернулся из-за границы Сеченов, куда он ездил, чтобы поработать в лаборатории Клода Бернара. Сергей Петрович очень обрадовался его приезду. Сеченов рассказывал о своей новой работе, о рефлексах головного мозга. Он говорил о том, что психическую деятельность человеческого мозга можно изучать методами физиологии. Это была новая, совершенно не изученная область.
«Современные физиологи открывают тончайшие механизмы в работе спинного мозга, создают различные гипотезы, мнения, мировоззрения, но никто до сих пор не перекинул мостика между физиологией и психологией, — говорил Сеченов. — Я всегда интересовался психологией, всегда думал о перенесении психических явлений на физиологическую почву, В Париже, пока я сидел над опытами, имеющими прямое отношение к актам сознания и воли, во мне бродили мысли, которые дома улеглись в ряд частью несомненных, частью гипотетических положений».
Эти мысли и положения Сеченова были, собственно, развитой рефлекторной теорией, разрушившей барьер, которым идеалисты всех времен отгораживали головной мозг и психическую деятельность от других процессов организма, материалистическая природа которых к этому времени была уже научно доказана.
Сеченов смело утверждал, что деятельность головного мозга в самых высших ее проявлениях подчинена закону рефлексов и, следовательно, может стать предметом точного научного исследования, как и все другие функции организма.
Сергей Петрович слушал друга все с большим волнением, ведь это было именно то, о чем он думал уже не раз, на что наталкивали его клинические наблюдения. Еще в 1860 году он писал Белоголовому: «Мне кажется, что для психических стимулов существуют более или менее те же законы, как и для физических».
В своих мыслях он шел и дальше: психические факторы имеют большое значение в происхождении и развитии многих внутренних болезней. А отсюда вывод — для правильного лечения болезней надо обращать внимание на нервную систему.
В 1862 году он писал Белоголовому: «Говорю тебе откровенно, твоя физическая болезнь увеличивается в десять раз твоим растрепанным моральным состоянием, Я готов держать пари, что твоя болезнь если не совершенно пройдет, то значительно улучшится с поправлением твоего нравственного состояния».
Теперь, волнуясь, он рассказывал другу: «Изменения функции сердца сплошь и рядом находятся в зависимости от центральной нервной системы… Ослабление сердечной деятельности может развиваться при особенно возвышенной сердечной возбудимости, при различных угнетающих психических моментах. Нередко расстройство наступает вслед за горем, долго тревожившим больного, вслед за бессонными ночами, под влиянием того или другого психического момента».
В сознании Сергея Петровича уже складывались те теоретические воззрения, которые потом, много лет спустя, вылились в созданную им «теорию нервизма». Правильно понятое Боткиным значение физиологии — науки о здоровой жизни — помогло ему сделать ее основой науки о «жизни больной».
В начале 1864 года Боткин заразился от одного из больных сыпным тифом. Организм Сергея
