И пусть облака улетают по-прежнему,

и осень прогонит дождями лето,

я буду твердить кому бы то ни было,

что жизнь - это обморок для поэта.

Так русское слово стреляет в висок

согласной давно позабытого имени,

и перекошенный потолок

окрасится чёрным, вишнёвым, синим.

И где-то через полчаса

уже голоса на лестнице,

чьи-то пьяные голоса -

всё, пиздец, пацаны - он повесился.

А я сижу в углу и смотрю на себя,

висящим под закрашенной батареей,

- послушайте, вот же я,

и это не стихотворение!

Приехало три мента -

протокол, отказ забирать,

облака всё летели куда-то,

а я, отказываясь умирать,

решил всё вернуть обратно:

скорая, мусора, батарея,

верёвка, стихотворение,

и прочее, прочее, прочее.

Получив непонятно чьё одобрение,

я проснулся в объятиях чёрной ночи.

Это щас, а потом?

нулевые, среда.

Облака летят за моим окном

никуда, никуда, никуда.

02.35.15.07.08.

Это было под Выборгом

в день сентября.

Так чего же мы выбрали,

радость моя?

Пересудов и сплетен,

что весь город поёт.

Так чего же мы выиграли,

горе моё?

Мы построили памятник

без народной тропы,

не большой и не маленький

из обломков судьбы,

без иллюзий надежды,

без нечаянных слов.

Посмотри, как и прежде -

между нами любовь,

что похожа на шлюху

в ожиданьи расплаты,

протяни же мне руку,

где рассветы, закаты,

где прошедшее время,

где улыбка твоя.

Это было под Выборгом

в день сентября.

13.40.24.03.08.

Но разве не значат слова,

произнесённые вслух

тех, что едва-едва

шипят на губах старух.

14.33. 23.08.07.

Это больно, как время года,

как беспечное время торча,

как альбомы, что вышли из моды,

как привычное многоточие...

Это, видимо, чей-то смех

обрывается в нас кулаками,

и луна, одинаковая для всех,

снова прячется за облаками,

фонари беспощадных звёзд

разрывают на части вату,

превращая пространство в гипноз

ошарашенного заката.

Лес вцепился в кровавый гранит

и говядину чернозёма,

а напротив него висит

созвездие из картона.

01.30.13.03.06.