состав группы и подготовить условия легализации радистов.

При въезде в город нас поразило почти полное отсутствие на улицах гражданских лиц. Шли бойцы, командиры, плелись раненые, но спросить, как проехать к вокзалу, было не у кого. Все спешили на восток. Магазины и учреждения были открыты, но в них не было обычных для этого времени посетителей.

Вокзал был пуст, хотя станционные пути плотно забиты порожняком. Не было только паровозов и… людей. У будки одиноко сидел инвалид стрелочник, который на вопрос: «Куда же делось все начальство?» — коротко ответил: «Утекло».

На станции, как и в городе, все свидетельствовало о поспешной, даже панической эвакуации, похожей на бегство. Порванные провода, костры еще тлеющих бумаг, которые в спешке пытались уничтожить перед уходом, и вместе с этим элеватор, полный зерна, нефтебаза с большим запасом ГСМ. Понятно, что Ларионова на станции не оказалось. Возможно, он погиб в пути. Больше я его не встречал.

Единственное учреждение в городе, которое продолжало напряженно работать, был районный отдел НКВД. В него накануне прибыл из Орла заместитель начальника областного управления, депутат Верховного Совета СССР Ефремов. Этот энергичный волевой человек смог за несколько дней, оставшихся до захвата города немцами, организовать эвакуацию ценностей и в первую очередь хлеба. Под угрозой расстрела самовольно бежавших и угнавших паровозы железнодорожников он потребовал их возврата. Из окрестных деревень были собраны крестьяне для погрузки зерна из элеватора в вагоны. Грузчикам за день работы на станции выдавали мешок пшеницы. Если учесть, что в те времена в колхозе получали по 400–500 граммов хлеба на трудодень, то неудивительно, что по беспроволочному телеграфу в округе стало известно о выдаче хлеба из мценского элеватора почти безвозмездно. Сотни людей устремились на работу в Мценск, и в течение нескольких дней значительная часть зерна была вывезена, пакгаузы и склады освобождены от наиболее ценного груза (кожа, консервы, сахар), нефтебаза минирована.

Так воля, энергия и организаторские способности одного человека спасли от захвата противником очень нужных для фронта материалов и продовольствия, не считая большого количества подвижного состава.

Товарищи из НКВД, проводившие параллельно с нами работу по подготовке подполья в районе Мценска, помогли рекомендациями при подборе нужных для разведки лиц, дали несколько адресов к своим доверенным людям, что значительно облегчило нам выполнение задачи по созданию группы. В основном мы все закончили в 3 дня. Было найдено несколько человек, «изъявивших желание добровольно служить в разведке». Понятно, что подготовить их по всем вопросам их будущей опасной и трудной деятельности можно было лишь в самых общих чертах. Из запасов, сохранившихся в магазинах и на складах, разведчикам оставили примерно на год продовольствия: муки, сахару, консервов и даже вина. Наступало время оставлять радиста на подобранной квартире и уезжать, т.к. немцы уже подходили к городу. Перед отъездом, по имевшейся боевой программе, попытались установить радиосвязь с Центром. Но безуспешно. Тщательная проверка раций показала их полную исправность. По всему диапазону передавались хвастливые немецкие реляции о победах на восточном фронте, разгроме большевиков, неудержимом продвижении соединений рейха к Москве. Сообщало о тяжелых боях с захватчиками и Совинформбюро. Лишь наш радиоузел хранил гробовое молчание. Это крайне волновало меня и отрицательно сказывалось на настроении радистов. Они были уверены в безотказности своей техники, имели относительно неплохую учебную подготовку по линии связи, морально настроились преодолевать всяческие трудности, но не готовы были к срыву работы по основному профилю работы. Рации являлись их оружием, и вдруг оно оказалось негодным еще у своих. Стал вопрос о целесообразности оставления этих чудесных ребят в тылу немцев, но они оба единодушно заявили, что если радиоузел будет с ними работать, то связь они установят любой ценой. В крайнем случае, останутся для партизанской борьбы с врагом, но обратно не вернутся.

С грустным чувством расстался я с радистом, теряясь в догадках, что же произошло со связью, но сделать уже ничего было нельзя. Ночью мы выехали из Мценска, а утром он был занят немцами. До Курска мы добирались около недели. Двигаться приходилось по разбитым проселочным дорогам, которые раскисли от осенних дождей. Навстречу нам катила лавина наших отходящих войск. В ту пору в ходу была горькая шутка. Немцы, отрицая свое вероломство в нападении на СССР, утверждали, что русские первые начали тщательную подготовку к войне, испортив все дороги. Однако бездорожье причиняло нам не меньше неприятностей, чем противнику.

У немцев имелось в тот период значительно больше, чем у нас, транспортных средств с повышенной проходимостью, в том числе гусеничных, что давало им возможность даже осенью по российскому бездорожью маневрировать своими силами, обходить и окружать наши части и соединения.

В пути наблюдалась все та же общая для того времени картина прифронтовой полосы при беспорядочном отходе войск: неразбериха, бесчинства по полям и дорогам немецкой авиации и, как их следствие, горящие города, села, деревни, трупы наших бойцов, гражданского населения — стариков, женщин, детей.

В Курск мы прибыли 30.10.1941 г. В городе уже не было нормально работающих советских учреждений, кроме оперативной группы НКВД, сотрудники которой порекомендовали мне «родственника» для нашей радистки. Это был уже пожилой человек, в прошлом поручик царской армии, беспартийный. Кроме положительной устной характеристики оперуполномоченного НКВД, никакими материалами на него я не располагал, но выбора не было, радистка осталась у него в доме в качестве дальней родственницы, эвакуировавшейся из Львова и настигнутой в Курске немцами.

В течение двух дней я пытался внушить «резиденту» основные задачи его предстоящей работы, рассчитывая больше на его житейский опыт, прошлую военную подготовку и личную сообразительность.

Для обеспечения «резидента» и радистки удалось и здесь достать муки, консервов, сахару и даже мануфактуры из магазинов, уже подвергшихся разграблению местными жителями. К сожалению, и из Курска связь с Центром установить не удалось.

2 ноября совершенно случайно я встретил на улице майора Бабина, с которым мы не виделись более 4 лет. Это был мой сослуживец по 43-й стрелковой дивизии, где он работал начальником инженерной службы. Бабин сообщил, что он выполняет особое задание Военного совета 13-й армии по уничтожению, в соответствии с приказом И.В.Сталина, всех военно-промышленных объектов города (электростанции, вокзала, нефтехранилищ, складов, элеватора, казарм, служебных зданий и т.п.). Нужная работа ими была уже проделана, объекты минированы, и к вечеру все они должны были быть взорваны его саперами, отходящими с последними нашими войсками.

Поскольку работа по «легализации» радистки была в основном закончена, мы с водителем, не желая оставаться «единственными» защитниками Курска, забрали на нефтебазе перед ее взрывом 2 бочки бензина и бидон автола и выехали из города. За нами грохотали взрывы. Трудно было понять, то ли город бомбили немцы, то ли начал выполнять заключительную часть своего задания мой друг Бабин.

Настроение было подавленным в связи с общими неудачами на фронте, разрушениями, гибелью людей и сознанием недоработок в выполнении непосредственных служебных задач. Что могли сделать наши чудесные разведчики-добровольцы при такой поспешной подготовке, плохо обеспеченные, наспех заброшенные в незнакомые районы, доверенные малоизвестным людям? Что серьезного могла сделать 19- летняя девушка, оставленная в чужом городе в условиях оккупации, да еще без связи? Почему с конца октября молчит Центр? Какие еще ошибки в подготовке радистов допущены нами? А ведь такую подсадку разведчиков перед наступающим противником в первые месяцы войны проводили многие десятки оперативных работников управления и РО фронтовых штабов. Действовали они теми же методами и средствами, что и я.

Единственная надежда была на массовость проводимой заброски, оправданной при огромной протяженности фронтов. Некоторые шансы на успешную отдачу давала также неизбежная при колоссальных перемещениях людей, вызванных войной, неорганизованность в тылу противника и невозможность даже немецкой «хваленой» административной машине учесть их всех и сразу наладить контрразведывательную службу. Ориентировка на создание подвижных разведгрупп партизанского типа, при невозможности работать в городах и поселках, также давала основание верить в успех хотя бы части наших людей.

Опыт последующей работы показал, что эти соображения в какой-то степени оправдались. Потери были велики, но разветвленная сеть разведчиков все же сохранилась. Многие выжили, легализовались с