после всех событий, выбран из числа многочисленных убогих и калек, которые в те времена искали убежища в монастырях. Заметьте, не случайно этот человек был нем и отталкивающе уродлив! Идеальный помощник настоятелю в его тайном предприятии по воссозданию общины, не так ли?

Бенжамен подумал, что с его собеседником трудно было не согласиться. Теперь и он сам пришел к тому же выводу. Если отец де Карлюс бросил черный шар, то оставалось очень мало шансов на то, что Вилфрид был тем несчастным, и еще меньше шансов, что этот несчастный смог избежать смерти. Но оставалась еще одна гипотеза, объясняющая возможность такого невероятного стечения обстоятельств. «Мало шансов» не значит «исключено». Брат Бенедикт слишком поспешил со своим утверждением, что «Вилфрид не мог быть тем осужденным». Такая поспешность была на него не похожа и только подтверждала сомнения, зародившиеся у Бенжамена накануне, когда большой монах веско заметил: «До тех пор, пока не будет доказано обратное». В этих словах было слишком много иронии. Именно эта ирония давала основания предполагать, что их автору известно что-то, что позволяло ему быть уверенным: Вилфрид здесь ни при чем.

Послушник пришел к выводу, что цвет шара, которым проголосовал де Карлюс, должен был вполне устроить брата Бенедикта. Это позволяло ему утверждать, что Вилфрид не имеет к этой истории никакого отношения, и без всякой необходимости приводить доказательство, которым он располагал. А улика, судя по всему, была неопровержимая. Следовательно, надо было во что бы то ни стало поддерживать хрупкую версию о Вилфриде, помилованном де Карлюсом. И кто знает, может быть, если Бенжамен будет настаивать, большой монах не выдержит и раскроет наконец то, о чем так упорно умалчивает.

— Мне кажется, вы слишком категоричны, брат мой, — заметил молодой монах. — А вы ведь не из тех, кто легко дает себя переубедить. Я могу предложить еще одно вполне приемлемое объяснение тому, что двое выживших — все-таки именно де Карлюс и Вилфрид. Пусть оно прозвучит не слишком убедительно, но мне не терпится выслушать ваши возражения! Вот послушайте: Вилфрид и есть тот чужак, которого поймали в стенах монастыря; его обвиняют не знаю уж в каком преступлении и приговаривают к смерти десятью голосами против одного. Брат Шарль, единственный защитник, обязанный ему, судя по всему, жизнью, не может смириться с таким приговором. Он решает во что бы то ни стало освободить несчастного. Ему это почти удается, но тут он попадает прямо на де Карлюса. Я оставляю брата Лорана за скобками, потому что не знаю, какую позицию он занял и что с ним сталось на самом деле. Таким образом, остаются только отец де Карлюс и Вилфрид, который, без сомнения, не принимал участия в схватке. По логике вещей настоятель должен был бы избавиться и от этого несчастного. Особенно теперь — ведь аббат должен был бы злиться на калеку еще больше, считая его виновником трагедии. Но давайте задержимся на минутку на этой судьбоносной встрече. Кто нам сказал, что Вилфрид, пусть даже и немой, не мог вразумить настоятеля прежде, чем тот его прикончил? Доказав свою невиновность, например, или указав на виновного, или еще чем-нибудь? Назвав свое имя, наконец…

Вы не верите, что настоятель мог изменить свое решение? Почему, коль скоро, как явствует из рассказа брата Шарля, судилищем заправлял не он, а его помощник и заместитель Амори? Можно понять желание аббата воссоздать обитель после случившейся трагедии, дабы искупить свою вину и освободиться от мук совести. Как вы думаете, не подчеркивает ли такое предположение глубину его сожалений, приведших в конечном итоге к самоубийству? Не этим ли объясняется присутствие в урне с его прахом белого шара, символизирующего вечное раскаяние в том, что он сгубил единственного защитника абсолютно невинного человека?

Бенжамен вложил в свой рассказ столько убедительности, что сам почти поверил в то, что эта невероятная версия не так уж нелепа, как могло показаться на первый взгляд. Но все-таки молодой человек не забыл, что привел ее ради одной конкретной цели. Не следовало упускать из виду, что в основе гипотезы о том, что Вилфрид и был тем самым подсудимым, лежало одно-единственное предположение: он — скопец. И Бенжамен с обескураживающей легкостью лишил его мужского достоинства, не имея для того прямых доказательств, тогда как ничто, абсолютно ничто не давало повода думать, что средний род был использован в тексте для того, чтобы охарактеризовать такое увечье.

Но гипотеза, пусть еще менее стройная, чем прежняя, казалась пока вполне правдоподобной. Чтобы она окончательно рухнула, были необходимы достоверные сведения, которые Бенжамен и стремился выудить у своего сообщника.

Брат Бенедикт пристально посмотрел на него, так пристально, как никогда раньше. Он заметно волновался. Может быть, он понял, что совершил ошибку, так уверенно выведя Вилфрида из игры. Но Бенжамен тут же понял, что большой монах без труда выпутается из неприятной ситуации, в которую сам себя загнал.

По смиренному выражению, появившемуся вдруг на лице здоровяка, стало ясно, каков будет его ответ.

— Вы правы, мой мальчик, — прошептал он, — об этом я как-то не подумал.

Бенжамен громко, почти насмешливо усмехнулся. Но не от удовлетворения или гордости за то, что признали его правоту, а потому, что теперь был абсолютно точно уверен: ему лгут. «Брат Бенедикт „как-то не подумал“ о чем-то! Как бы не так! — воскликнул про себя послушник, крепко сжав зубы. — В нормальное время вы бы обязательно об этом подумали. Но тут ваш практический ум не пошел дальше по той простой причине, что вы с самого начала знали: Вилфрид не мог быть тем осужденным. Кто знает, может быть, вы в этом так уверены потому, что вам известно имя того, кто был замурован заживо?»

— Но согласитесь, очень маловероятно, что эта версия окажется правильной, — продолжал брат Бенедикт, немного поубавив смирения. — Вилфрид или не Вилфрид, мне бы хотелось, чтобы мы теперь вместе с вами восстановили всю информацию, которую дает нам этот документ. Ох, как, оказывается, уже поздно!

«Как он умеет менять тему!» — подумал послушник. Но он тоже устал, а вернуться к вновь выявленным фактам представлялось весьма важным.

— Вы правы, — согласился Бенжамен, стараясь не выдать себя. — Начнем с подтверждений, их несколько: прежде всего осужденный, даже если это и не Вилфрид, — чужой человек в монастыре. Если к одиннадцати монахам прибавить исчезнувшего брата Лорана и непрошеного гостя, их будет тринадцать. Надеюсь, с этим вы согласны?

Брат Бенедикт утвердительно кивнул.

— Затем позвольте мне поздравить вас с тем, что вы правильно истолковали все, касающееся процедуры голосования камнями.

В ответ последовал такой же молчаливый кивок.

— И наконец, казнь действительно продолжалась три дня, прежде чем брат Шарль решился действовать. Вот, что нам известно. У вас есть что-нибудь еще?

— По правде говоря, нет! — согласился было большой монах. — Разве только вот что… Одно из ваших предположений кажется мне теперь более чем вероятным. У этого письма нет адресата. Брат Шарль записал все это для себя, вечером в день судилища, потрясенный тем, что увидел. Он знал пришельца, это точно. Однако он был уверен, что тот давно мертв и похоронен. И к тому же умер — или погиб — по его вине. Удар и без того был ужасен, а тут еще призрак снова приговорен к смерти! Можно понять, что у бедняги возникло желание высказаться… но он не знал, кому довериться! Он был одинок и не нашел лучшего исповедника, чем собственная душа. Я считаю, что меры предосторожности, предпринятые братом Шарлем для того, чтобы спрятать текст, вовсе не означают, что он хотел оставить свидетельство того, что произошло. Он написал это по наитию, будучи очень возбужденным, отдавая себе отчет в происходящем ровно настолько, чтобы проявить осторожность и не выдать себя. Если бы он хотел оставить нам какой- нибудь след, то сообщил бы гораздо больше подробностей.

А что касается новых сведений — я уверен, вы их все перечислили.

Во-первых, то, что отец де Карлюс проголосовал черным шаром, — просто бомба. Сторонники смерти выиграли! Это только должно усилить, если, конечно, такое возможно, наше стремление пролить свет на