холодной, но в ней еще теплилась жизнь.
Веки умирающего дрогнули, потом с трудом приподнялись. Зрачки обратились к юноше. Поймав этот взгляд, Бенжамен неловко улыбнулся и наклонился вперед, когда старик заговорил.
— Как поживает «варвар»? — спросил он едва слышно, не имея сил улыбнуться.
— Хорошо, брат мой… Очень хорошо, — ответил послушник, почти не удивившись. — Он поручил мне…
— Не стоит… — Старик надолго замолчал, а потом, не сводя глаз с юноши, продолжил: — Вы оба… Вы ведь не отступились, правда?
Бенжамен нахмурился, защищаясь, но тут же сообразил, что здесь не время и не место разыгрывать оскорбленную невинность.
— Нет, брат мой.
— Что вы нашли?
— Теперь не осталось никаких сомнений в том, что в правление отца де Карлюса в монастыре произошло что-то очень важное. Мы с братом Бенедиктом полагаем, что одиннадцать монахов, порученных его заботам, умерли, и он подобрал им замену, скрыв это от всего остального мира. Мы не знаем, почему он так поступил, но причина, должно быть, ужасна. Никто здесь не хочет верить, что тот, кто стал потом отцом Амори, появился в монастыре только в 1223 году. Но это правда, и я думаю, что вам она известна.
Брат Рене опустил веки. Бенжамен спокойно продолжал:
— Мы с братом Бенедиктом уверены, что этот Амори был единственным человеком, который знал, что произошло, мы также думаем, что его судьба подскажет разгадку. Иначе быть не может. Отец де Карлюс вынужден был рассказать преемнику если не всю правду, то хотя бы ее часть. Должно быть, он напугал его, заставил дать клятву, чтобы скрыть все то, что Амори мог бы обнаружить впоследствии. И благодаря вам… благодаря муке… помните? Я отыскал и расшифровал завещание отца Амори. Должен вам сказать — мы было решили, что достигли цели. Мы решили, что он не выдержал приближения Страшного суда; что он, быть может, спрятал исповедь в своей могиле. Признаюсь вам, брат мой: мы дошли до того, что осмелились осквернить прах отца Амори. И, как выяснилось, напрасно, потому что никакого документа там не было. Мы ошиблись… Не буду скрывать, я совершенно пал духом.
Брат Рене, собрав последние силы, повернулся лицом к собеседнику:
— Нет… Вы не ошиблись, друг мой…
Бенжамен не сразу поверил своим ушам.
— Правда, нам никак не хотелось верить, что…
— Вы просто опоздали, — прервал его брат Рене.
Бенжамен широко раскрыл глаза от ужаса и надежды.
— Вы хотите сказать, что кто-то его нашел?
— Не кто-то, а я! До вас только я один знал о существовании завещания. И точно так же, как и вас, оно направило меня к могиле… Сначала я испугался, что оно сгорело при пожаре. Но вы его нашли.
— Вы были там, в крипте? — недоверчиво спросил Бенжамен.
— Да… Бог да простит меня… Двадцать лет тому назад… И я нашел манускрипт… в кожаном футляре… под подушкой, на которой до сих пор покоится голова отца Амори. Должно быть, он попросил своего преемника об этой небольшой милости… Тот сдержал слово… Никто не знал. Никто до меня.
— А что в завещании, брат мой, что в завещании? Оно цело?
— Это первый документ, который я спас из огня… Я позвал вас… чтобы отдать его вам… Он лежит прямо позади вас, в ящике стола…
Бенжамен машинально обернулся: он хотел тотчас же увидеть.
— Не волнуйтесь, у вас будет много времени, чтобы попытаться его понять… Но не спешите радоваться… Этот документ только приподнимает завесу.
— Но, брат Рене, почему я? — спросил послушник.
— Почему вы?.. Знаете ли, я был старым эгоистом. Так часто бывает с нами… Мы так верим в провидение и Господа, пребывая в убеждении, что наш ближний испытывает то же самое, что не считаем нужным давать умирающим хоть немного человеческого тепла. В этом, возможно, нет нужды, но все же… В последнее время я чувствовал на своей руке вашу руку… Теперь моя очередь что-нибудь вам дать… Я доверяю вам тайну, я знаю, что вы будете биться на стороне добра. Но дорога к истине будет длинной.
— А брат Бенедикт?
— Расскажите ему о вашем трофее, если сочтете нужным… Вам решать… Кто знает, может быть, с его помощью я сумел бы сделать больше… Он очень силен, будьте уверены… Разобрать почерк отца Димитриуса — это уже что-то, поверьте мне… И все только для того, чтобы узнать, что Амори поступил в монастырь в 1223-м… И не выяснить, откуда это стало известно самому Димитриусу…
— Вы знаете, кто ему это сказал! — воскликнул Бенжамен.
— Никто ему ничего не говорил, даже сам Амори! — ответил умирающий твердо, насколько мог. — Он это узнал так же, как и я… случайно… И эта дата его не насторожила… В то время он не мог еще догадаться о противоречии…
— Да, знаю… У него не было доступа к «Хроникам» отца де Карлюса, и, следовательно, он так и не узнал, что тот ничего об этом не пишет.
— Вижу, мне нечего вам рассказывать… Я говорил, что… что он наткнулся на это так же, как и я… Во время уборки, да…
— Как это — во время уборки?
Брат Рене хотел было улыбнуться при виде ошеломленного выражения лица молодого человека, но приступ жестокого кашля лишил его этого последнего удовольствия. Жизнь висела на волоске, надо было постараться его не порвать.
— Знаете, какую келью занимали Амори и Димитриус прежде, чем стать настоятелями?.. Эту самую, мою, келью номер четыре… Так вот, несмотря на все прошедшие годы, столетия, смену обстановки, здесь сохранилось то, чем пользовались все трое… Это маленькое сокровище как раз над моей головой.
Бенжамен поднял глаза и увидел, о чем шла речь.
— Это распятие одиннадцатого века, — продолжал брат Рене, — самое древнее во всем монастыре… Снимите его и посмотрите на обратной стороне… я обнаружил это, когда вытирал пыль… Это было так давно…
Послушник встал и осторожно снял крест с гвоздя. Сначала он ничего не заметил, но, повернув распятие к свету, струившемуся из окна, обнаружил все еще четкие латинские буквы. «Domine, adjuva me in omni die sicut et in illo primo. Amaury. VI. VI. MCCXXIII».[6]
— Он вырезал это в день своего прихода сюда… Шестого июня 1223 года… Мне так хотелось бы взглянуть, какое лицо будет у брата Бенедикта, когда вы покажете ему это… А он так мучился… Повесьте крест на место, мой мальчик… И не волнуйтесь… Он останется вам. Я попросил отца-настоятеля поселить вас здесь. Он выполнит мою просьбу. Вот все, что я хотел сказать вам, мой дорогой… Этого вполне достаточно… Возьмите пергамент… и ступайте с миром.
Бенжамен отыскал в глубине ящика толстый кожаный свиток и, не оборачиваясь, направился к двери. Но прежде чем выйти в коридор, вдруг остановился и повернул обратно. Он осторожно взял старика за руку и окликнул:
— Брат Рене!
Никакой реакции.
— Брат Рене, я тоже кое-что нашел… Своеобразный палимпсест… Это только отрывок, но, может быть, здесь есть какая-то связь… Там говорится о каком-то судебном процессе, который имел место в то время… Может быть, даже здесь, в монастыре… мне известно только, что осужденного должны были замуровать заживо… И что у него был сообщник… Я только не могу понять, почему автор говорит об обвиняемом в среднем роде. Вы слышите меня, брат Рене? При чем тут средний род?
Веки старика медленно приподнялись, глаза быстро забегали, потом широко раскрылись, и взгляд застыл навсегда.
