что-нибудь понимаешь? — спросила меня на ухо Анна, тревожно поглядывая на Зою Олеговну. — Почему у них два храма? Говорю тебе — это секта.

          — Так он принадлежит общине или нет? — спросил Рачковский, перекладывая в чашку остатки варенья. Большая густая капля, не удержавшись на краю ложки, шлепнулась на бархатную скатерть.

          Рачковский чуть съежился и прикрыл ее блюдцем.

          — Принадлежит, — ответил Урфин, — но, во-первых, тут дело принципа: раз они один храм отбирают, в любой момент отберут и другой…

          — У вас вареньице капнуло, — заметила Рачковскому Зоя Олеговна.

          — Где? — удивился он, оглядывая скатерть вокруг блюдца.

          — А вы блюдце на него поставили, — не сдавалась она.

          — Ты мне скажи, просить мне отца Петра покрестить Стрельбицкого или не связываться? А то втянут они его в свою борьбу, — снова боязливо шепнула мне Анна.

          Я пожала плечами.

          — Ладно, — вздохнула она, — что делать — буду тайно молиться отцу Киприану, чтобы он подал мне знак.

          — Нас гонят, — простонала журналистка. — При чем здесь Введенский храм?

          — Так он остается нам? — с облегчением вздохнул Рачковский, вытирая рот.

          — Как вы не понимаете, — с досадой воскликнул Урфин. — Мы московскому духовенству — темному, необразованному, консервативному, как бельмо в глазу. Их раздражает, что у нас своя община, что мы все реформируем, что у нас свое богослужение, русский язык, агапы и, между прочим, и то, что вы, Михал Михалыч, у нас проповедуете и читаете лекции!

          — Что ж, — заключил Рачковский — тут надо бороться. Мое содействие.

          И он приложил обе руки к сердцу.

          В конце концов чашка с розеткой были унесены, пятно оттерто. Урфин зажег семь восковых свечей.

          — Формально вы еще, конечно, не члены общины, вы пока что не просвещены, не приобщены, но по закону любви, чтобы вы не остались обделенными на нашем празднике, вы тоже можете участвовать в нашей священной агапе, — обратился к нам отец Петр, — Милости просим.

          — Большое спасибо за ваше великодушное предложение, но мы пока не готовы, — отозвалась Анна, которой отец Киприан, по-видимому, еще не подал знака.

          — Но вам оказана такая честь, как можно, — покачала головой Зоя Олеговна.

          Отец Петр медленно и торжественно влил вино в золотой потир. Все поднялись с места и пропели «Отче наш», после чего опять сели, сложив на коленях руки.

          Стало так тихо, что часы в углу мгновенно наполнили комнату своим однообразным мерным звуком. Слышно было, как трещит горящий фитиль, оплывая воском, да шуршат за окном машины по мокрому асфальту осени.

          — Господи Иисусе Христе, — начал отец Петр, держа на весу чашу и воздевая ее горе, — взгляни на нас, здесь сошедшихся на вечер воспоминания о Тебя, на трапезу любви, сделай нас достойными Твоего присутствия и причастия, пошли нам Духа Твоего Святого, — да осенит, да просветит, да подаст нам Свои святые дары в восполнение церковных таинств, да удостоит Своей харизмы, да причислит нас к царственному священству Небесной Церкви, да тайноводствует нами в деле познания дел и путей Твоих! Христос посреди нас!

          — И есть, и будет! — глухо подхватил Урфин

          — И есть, и будет, — нестройно зазвучали голоса.

          — И есть, и будет — с расстановкой произнес Рачковский.

          Отец Петр