Довольный, что не сбился и сказал именно то, что чувствовал, о чем думал и хотел сказать, под аплодисменты сидящих в президиуме, а затем и всего зала возвращаюсь на свое место, где меня ждут друзья. Иван Добрик на ходу жмет мне руку, тянутся еще несколько пар рук, даже незнакомых, а Иван Карпов уже вынимает из коробки сияющий золотом и бело-красной эмалью орден, прикрепляет его мне на грудь.

Пока мы поздравляли друг друга да рассматривали и привинчивали ордена к гимнастеркам, в президиуме объявили:

— Товарищи! Продолжение нашего слета состоится после часового перерыва в Доме Красной Армии имени Кирова, куда участники следуют своими командами.

Меньше чем через час мы были уже на Литейном, в ДКА. Когда шли по городу, казалось, что весь Ленинград смотрел сегодня на нас, через шинели видел наши ордена.

— Привести себя в порядок, почистить сапоги — и в зал! Сбор через пятнадцать минут! — объявил нам старший команды в общежитии.

В большой комнате, выделенной для нашей дивизии, вплотную друг к другу стояло около двадцати коек. Сейчас на них лежали какие-то кульки.

— Ну, Евгений, устраивайся. Вот эта койка свободна, — сказали мне ребята. — Переночуем, а послезавтра с нами прямо в полк!

— Договорились! Только я завтра в госпиталь на минутку заскочу, там у меня кое-что осталось, да и попрощаться надо с народом.

— Сходи, конечно, орден покажи! Ну пошли, звали уже!

— Подожди, давай посмотрим, что за кульки такие нам оставлены.

Оказывается, это были подарки, присланные воинам Ленинградского фронта с Большой земли. Я заглянул в свой. Прежде всего бросилось в глаза письмо, все испещренное в конце неразборчивыми подписями. Как я понял, текст письма был написан работниками какого-то райкома партии. Это они собрали посылку, поздравили меня и всех воинов с праздником, желали скорейшей победы. Обидно, что они не оставили своего адреса и я не мог их поблагодарить.

В коробке лежали пять пачек папирос «Беломорканал», две книги, шерстяные носки и такие же перчатки, в бумаге были завернуты орехи, несколько пряников и конфет. Но самым дорогим для меня оказался подарок от детей детского сада — огромный носовой платок с бахромой из красных ниток. По четырем его углам были вышиты имена: Оля, Вася, Лида, Вова. А в центре — слово «Подарак». И это слово с ошибкой особенно трогало.

— Пора, пора, ребята! Кончайте встречу с Большой землей! — произнес старший команды, и мы не без сожаления свернули свои кульки.

Гремела музыка, и под звуки духового оркестра, которого мы давно не слышали, гости поднимались по широкой мраморной лестнице и проходили в просторное фойе. Там давал концерт фронтовой ансамбль красноармейской песни и пляски при ДКА имени Кирова.

Среди артистов ансамбля, собранных из частей фронта, я увидел и своих, переведенных сюда из нашего дивизионного ансамбля. Во фронтовом ансамбле работали наша «прима» Валя Кайкова с подругой и другие девчонки и парни, с которыми я был в большой дружбе. Начальником нашего клуба был толковый парень, политрук Александр Данилович Черкасов, с которым мне, бывшему работнику драмтеатра, было о чем поговорить в свободную минуту.

На стене широкого коридора мы увидели несколько портретов, над которыми была надпись: «Лучшие снайперы Ленинградского фронта». Среди них оказалась и моя фотография, на которой я был запечатлен с автоматом в руках. «Когда это меня сфотографировали? И почему с автоматом? Это, наверное, когда я в разведке был!» — догадался я. Рядом с моим был портрет Ивана Добрика. Под портретами — длинные подписи. О себе я прочел: «Е. А. Николаев — старший сержант. Секретарь комитета ВЛКСМ, смелый, инициативный снайпер и разведчик. Неоднократно пробирался в расположение противника и выполнял сложные задания командования. Только за один день уничтожил 11 фашистских разбойников. Всего тов. Николаев истребил 76 немецких псов».

Мы поняли, что командование фронтом и устроители слета решили сделать как можно больше приятных сюрпризов.

Нам объявили, что сейчас выступит знаменитая эстрадная певица, репертуар которой знал и пел весь Советский Союз. Это была Клавдия Ивановна Шульженко с ее джазом. Она, как и многие артисты театра и эстрады, осталась в осажденном Ленинграде — давала концерты населению блокированного города, воинским фронтовым частям.

Джазом дирижировал муж Клавдии Ивановны — Владимир Коралли — симпатичный, выше среднего роста, в меру полноватый, весь такой «уютный» товарищ в военной, без знаков отличия форме, с маленьким браунингом на боку.

Клавдия Ивановна спела несколько известных и любимых всеми песен и пару новых, родившихся уже теперь, в осажденном Ленинграде. И каждую песню она повторяла дважды, на «бис».

Мы не отпустили бы певицу с эстрады, если бы ведущий концерта Владимир Коралли не заявил:

— Товарищи, не волнуйтесь! Клавдия Ивановна еще будет петь, я вам это обещаю твердо. А пока вас приглашают в другое помещение, где мы и продолжим наш торжественный вечер.

Все с сожалением встали и пошли в «другое помещение».

На ходу нас, команду 21-й дивизии, «на минутку» перехватили и пригласили зайти в один из малых залов. Там выстроили и зачитали приказ:

«Политуправление Ленинградского фронта награждает боевым оружием — именными снайперскими винтовками товарищей…» И нам, снайперам Добрику, Карпову, Рахматуллину и мне, вручили новые именные снайперские винтовки с металлической табличкой на ложе, с выгравированной на ней надписью. Я прочитал на своей винтовке: «Истребителю фашистов снайперу Николаеву Е. А. от Политуправления Ленфронта. 22.2.42 г.».

— Служим Советскому Союзу! — хором ответили мы на приветствие представителя Политуправления. Опустившись на колено и держа винтовки в вытянутых руках, поцеловали их и поклялись бить из этого оружия фашистов метко, много — до полной победы над ненавистным врагом.

Возбужденные от только что пережитого, направились мы в таинственное «другое помещение». Им оказался огромный зал, в котором гремела музыка.

— Товарищи, прошу к столу!

Да… Услышать в то блокадное время такую фразу можно было только во сне.

В большом зале, от стены до стены, буквой «Ш» были составлены длинные столы, покрытые белоснежными скатертями. А на столах!.. В тарелочках — настоящий винегрет из красной свеклы, капусты и картошки по две-три ложечки на человека. Два бутерброда — со шпротинкой и с черной икрой. Хлеб, конфеты, папиросы, бутылки с водкой, пивом и лимонадом — две «наркомовские нормы» на брата. Все это чинно расставлено, блестяще сервировано.

Когда все расселись, оказалось, что я сидел в углу перпендикуляра из столов — мог видеть сразу и всю свою команду, и тех, кто сидел за столом, образующим основание буквы «Ш»: командование фронтом, наших новых героев и Клавдию Ивановну Шульженко. Почти рядом с Шульженко сидел смущенный, еще не освоившийся со званием Героя Володя Пчелинцев.

Когда в зале наступила полнейшая тишина, со своего места поднялся командующий:

— Товарищи! Сегодня у нас с вами двойной праздник: мы отмечаем со всей страной годовщину Красной Армии и чествуем наших героев — истребителей фашистов. И мне понятно ваше удивление, когда вы смотрите на эти накрытые по-праздничному столы. Это подарок вам, защитникам Ленинграда, от Большой земли. Родина нас не забывает! Так поднимем же наши бокалы и выпьем за нашу любимую Родину, за Коммунистическую партию, за родное правительство, за героический наш народ и нашу Победу, которая обязательно придет.

Все встали и дружно грянули «ура!».

А потом были еще тосты, еще речи и снова тосты, хотя давно все было выпито, а тарелки опустели.

Выбрав удобный момент, со своего места встал Володя Пчелинцев и, обращаясь к Шульженко, сказал: