Олаф жадно и быстро ел, а Владимир одевался, краем уха прислушивался к шорохам за стеной. Вот уже начинают творить легенды и христиане. Даже озеро сумели переименовать, как будто оно раньше никак не называлось…

Понтий Пилат! Шестой римский наместник в Иудее. Якобы сам себя лишил жизни за несправедливость к Иисусу Христу. Говорят, он был сыном полабского князя Тира в Майнце, был послан в качестве заложника в Рим, там возмужал, обучился науке управления, а оттуда император послал его в Иудею.

После обвинений в несправедливости к Христу бросился на меч. Тело его, брошенное в Тибр, вытеснило воду из берегов. Тогда труп положили в деревянную колоду, залили медом и отправили на родину. Там тело Пилата погрузили в озеро, которое и ныне зовется Пилатовым, от него идут страшные бури…

Враки, но зато какие! Сколько Владимир ни расспрашивал полабов, никто не слыхивал о таком озере. Да и чего бы стал лишать себя жизни могущественный наместник Иудеи? Тысячи горе-философов ходят по пыльным дорогам Опаленного Стана. Мало кто их принимает всерьез, и не все зерна, брошенные ими, взойдут. Сотни лет могут пройти, пока изумленный мир поймет настоящую цену крикливому нелепому пророку, на которого нападали собаки, и запомнит его странное имя, не чудное разве что для славян – Зороастр, что значит Заря Утренняя, или Будда, Христос. А разве кто при жизни Мухаммада знал ему истинную цену?

Так что все враки про Пилатово озеро. Но урок: историю пишет победитель. Никто не знает, как было на самом деле. Знают со слов победителя: Иуда повесился на осине, с тех пор она вечно трепещет, Пилат же, как подобает военному, заколол себя мечом, других небо поразило, растоптало, изничтожило, растерло и наплевало на ихние могилы. Так что история учит: важно победить любой ценой, а там он сам напишет историю для потомства. В его власти сотни и тысячи покорных попов, грамотных и услужливых!

Он ударил рукоятью меча в медный щит. Гридень просунул голову в щель, выслушал, исчез, вскоре вернулся со Степой-гамаюном.

– Кот Баюн ты, а не Гамаюн, – сказал Владимир недовольно, видя сонные глаза певца. – Сколько в тебя сна влезает?

– Я ночью песню складывал…

– Знаю твои нынешние припевки! Плюнь, разотри и забудь. И складывай быстренько настоящую песнь. За основу возьми ту, что мы пели, когда шли на ляхов. Чтобы там обязательно были прежние слова: «Мы смело в бой пойдем за Русь святую и как один прольем кровь молодую», вера Христа их тоже перетолкует и присобачит себе.

Он подумал, добавил:

– Да и дальше слова хороши: «В нас кровь отцов-богатырей и дело наше право, сумеем честь мы отстоять иль умереть со славой. Не плачьте матери-отцы, терпите жены-дети, мы ради родины святой забудем все на свете».

Певец сказал изумленно:

– Так это же старая боевая песня полян! Говорят, ее еще Кий сложил!

Владимир поморщился:

– Это не важно, Кий или сам Рус. Новые поколения будут знать как твою. Только осторожненько всобачивай про молитвы, Христа… По слову-другому.

– «Не плачь по нас, святая Русь, – сказал певец задумчиво, – не надо слез, не надо…» Ага, можно продлить так: «Молись за нас, святая Русь! Молитва – нам награда».

Владимир кивнул одобрительно, кинул ему полтину серебра:

– Вот-вот. Чтоб не требовали золотой посуды, как нынешняя дружина. Помолились – и уже довольны.

Певец ушел, озадаченный и окрыленный разом, а Владимир подумал хмуро, что человеку обязательно надо чувствовать себя лучше других. Золотой посуды на всех не напасешься. У него теперь не дружина, а самое огромное в Европе войско.

Олаф уже наелся, распустил пряжку на поясе, с удовольствием смаковал греческое вино. Глаза блестели весельем.

– Хитер! Я помню, как во Фракии… Бывало, бредешь, ноги волочатся где-то сзади по пыли, уже готов упасть и умереть, ничто на свете не мило. А затянет запевала походную песнь, кто-то подпоет, и уже сил прибавляется, и спина перестает горбиться!

Владимир счастливо засмеялся:

– Олаф! Весь мир – наше поле. А люди – трава, которую можем растить хоть с сорняками, хоть без, а то и вовсе выполоть все к черту и засеять чем-то новым!